Марево
Шрифт:
— Ну, миръ, сказала Инна, подавая ему руку:- это у меня тоже дурная привычка; теперь мн ужь трудно отстать, не обращайте вниманія. Одно только скажите, кто это злоумышляетъ противъ меня?
Русановъ назвалъ мачиху и Ишимову.
— Достойные союзники! желала бы я знать что я имъ сдлала?
Они шли нсколько времени молча.
— Когда-то и я жила въ вашемъ свт; опротивло мн, заперлась дома; и тутъ страхи да ужасти! Куда жь бжать? На какой благодатный островъ? Впрочемъ, чтожъ это я васъ поучаю… Вамъ еще жить хочется.
— Я думаю, возразилъ Русановъ.
— А все хотя изъ любопытства желательно бы знать,
— Разв у меня не можетъ быть привязанности?
— У васъ? Полноте!
— Вы думаете, я не способенъ?
— Вы? Полноте!
— Инна Николаевна! Вы вотъ смотрите на меня, да только и говорите, что полноте; а есть ли какая-нибудь возможность выдаваться такъ чтобы вы этого не сказали? Чмъ же я виноватъ, что это случается только въ романахъ, да еще въ тхъ что Блинскій велитъ Ваньк по субботамъ читать…
— Не горячитесь, подите! Какое у васъ смшное лицо! вотъ видите!
— Что видть-то? Вовсе не то. И теперь можно; только это труднй чмъ боксомъ дйствовать…
— Мы когда-нибудь поговоримъ объ этомъ, а теперь….
Онъ началъ отвязывать отъ крыльца свою лошадь;- я завтра узжаю въ губернію…
— Что у васъ служба, что ли?
— Служба. Прощайте, сказалъ онъ, взявъ ее руку, — вспоминайте иногда, а я….
Она посмотрла на него серіозно.
— Я все-таки лучше объ васъ думала, тихо проговорила она.
— Какъ такъ? озадачился онъ.
— Я не думала, чтобъ и вы пошли по избитой коле. Неужели нельзя пробить свою тропинку?
— Вотъ что! Ну это точно, какъ вамъ оказать врне, выше или ниже силъ… Помните, Лермонтовъ говоритъ, что живетъ, точно читаетъ дурной переводъ книги, посл оригинала? Да, горько, когда жизнь разбиваетъ во мечты, а намъ и того хуже; мы опытны….
— То-есть?
— То-есть, у насъ и мечты-то никакой нтъ, нечмъ и въ молодости-то было скрасить дйствительность.
— А лазйку нашли, гд можно ничего не длать? Странно!
— Инна Николаевна, да кто жь мн мшалъ жить въ Москв, сложа руки? Тамъ у меня и домъ есть и доходъ порядочный. Нтъ, это мое убжденіе, только такъ и можно что-нибудь сдлать; все остальное безсильно….
— Ну, помогите мн написать въ Искру стихи. Начнемъ такъ:
Не хочу я служить Аполлону, Навваетъ онъ дикую чушь,а окончимъ:
И въ объятья слпыя емиды Отдаюся горячей душой.— Некогда, некогда, говорилъ Русановъ, усаживаясь на дрожки.
— Пхе! подумала Инна, глядя ему вслдъ. — И у этихъ добровольныхъ бываютъ вспышки! Тоже, поди, чай и любовишка есть, и честишка водится; и проживетъ, не пропадетъ.
Вечеръ былъ душный, солнце садилось въ сухомъ туман, называемомъ у мстныхъ жителей вьюгой. Черное облако мошкары вилось высоко надъ деревьями. Инна подсла къ окну и развернула книгу, но ей не читалось. Мысли, одна другой безотраднй, шли водоворотомъ въ голов. Наканун уней опять была стычка съ Анной Михайловной. Той почему то хотлось, чтобы падчерица хала на балъ. Стали одваться; то не такъ, другое не такъ, ничего ты не умешь сдлать.
"Что за нжности въ деревн?" подумала она, зажигая свчу, и пробгая начерченные карандашемъ строки. Вдругъ она поблднла, схватила свчу, проворно обжала комнаты и опрометью пустилась назадъ. "Онъ! Онъ!" шептала она, прислонясь къ окну и колеблясь, какъ бы собирая силы; потомъ три раза хлопнула въ ладоши.
Въ темныхъ кустахъ послышалась торопливые шаги; человкъ, закутанный въ плащъ, перелзъ подоконникъ и подошелъ къ ней. Она кинулась къ нему на шею, несвязно лепеча: "Леня!.. Ты!.. Милый ты мой!" Онъ поцловалъ ее съ нжностію; по щек его катилась слеза. Водолазъ поднялся съ ковра, съ недоумніемъ поглядлъ на нихъ, и глухо зарычалъ, не зная, на что ршиться.
— Лара! окликнулъ Леонъ.
Собака насторожила уши, скосила голову на бокъ и вглядывалась.
— Лара, Лара! убждалъ тотъ.
Водолазъ обнюхалъ его, кинулся лапами на плеча и лизнулъ его въ лицо, махая хвостомъ. Потомъ, будто дло сдлалъ, улегся у ногъ и сталъ глядть въ глаза.
Леонъ обернулся къ Инн; тихая радость разлилась во его лицу. Она усадила гостя и обвила его шею руками.
— Живъ? Здоровъ? заглядывала она ему въ глаза.
— Какъ видишь….
— Негодный, въ два года ни строчки…. Я даже завираюсь отъ радости, а право я думала, ты умеръ….
— Нтъ, не умеръ, да что толку….
— Леня, ты все также несчастливъ? Надо чего-нибудь? Денегъ?
— Не нужно ли теб….
— Такъ ты разжился? Милый мой, я все не опомнюсь… Какъ много разсказывать!.. Ну, скорй…. Какъ живешь, можешь? Гд? Помирился ли? Ну, хоть немного?
— А совсть?
— Ну, и славно, Леня, славно! И я не мирюсь.
— Все-таки лучше!
— Ластовка ты моя! Какъ же долго я тебя не видала! И она опять поцловала его.
— Какъ ты похудла! Они тебя замучаютъ.
— Какже не такъ! Ахъ, Леня, Леня! Гд жъ они ти люде, д ти добри, що хотлось зъ ними жити, ихъ любити? Какъ это они непримтно закутались?
— Милый ты мой сумасбродъ!
— Нтъ, давай поговоримъ, какъ въ старину, въ счастливые дни, помнишь? Ты теперь одинъ только и поймешь меня…. Его нту….
— Слышалъ, проговорилъ Леонъ опавшимъ голосомъ, — и можетъ-быть…. передъ смертью онъ….
— Нтъ, нтъ, быстро перебила она:- онъ простилъ тебя.
— Простилъ? вскрикнулъ Леонъ, и глаза его засверкали:- онъ простилъ меня и за себя, и за тебя?