Марево
Шрифт:
Онъ слъ за столъ и принялся разсматривать рисунокъ. Вошла двушка въ полугородскомъ наряд, въ шубейк, съ платочкомъ на голов, помолилась и обратилась къ хозяйк.
— Я, тетушка едосьевна, по сосдству зашла… Вамъ денегъ нужво было?
— И что ты, красавица, нтъ!… Такъ я говорила, примрно… У мово сына деньги водятся, онъ не шалопутный какой!
— То-то, а то у меня возьмите.
Парень ужь чертилъ рисунокъ въ большомъ размр, и, будто тутъ только заслышавъ приходъ гостьи, поднялъ голову…
— Ален Тимоеевн наше почтенье! проговорилъ онъ, — садитесь, гости будете…
— Здравствуйте, Григорій Сидорычъ, отвтила та, потупившись и прикрываясь рукавомъ.
Подошла къ столу
— Работу получили? спросила она просто.
— Получилъ, благодареніе Богу. Ваши вс ли здоровы?
— Живутъ помаленьку. Что жь это будетъ?
— Кто ее знаетъ, не женское дло. Матушка, надо бы самоварчикъ поставить…
— Нтъ, заговорила двушка:- коли для меня, не надо; я на минуту…
— Куда, мать моя, сама-то я больно охоча, не могу ужь безъ этого злья теперь, прилыгнула старуха.
— Вотъ, матушка, размняй, сказалъ Григорій, вынимая изъ-за пазухи красненькую. — Кажется чай-то весь у насъ…
Кто бы подумалъ, глядя на степенно-важныя лица молодыхъ людей, что у нихъ все полжено ужь межь собою и ждутъ они только поправки въ ддахъ, чтобы завестись своимъ домкомъ!
Какъ только старуха мелькнула мимо окна, Григорій подвинулся къ стоявшей возл него двушк и обнялъ ея талію. Она глядла въ окно, закраснвшись; чуть замтная усмшка блуждала на губахъ. Онъ сталъ притягивать ее къ себ, она защищалась локтемъ.
— Не трожьте не балуйте, шептала она.
— Любъ я теб, Леня? Любъ что ли?
Она повернула къ нему запылавшее лицо и такъ и впилась въ губы….
Въ ту же минуту дверь сильно распахнулась и вошелъ Бронскій, блдный, съ встревоженнымъ лицомъ. Двушка, какъ испуганная птичка, отскочила въ сторону; Григорій смшался, во графъ ничего не замчалъ.
— Не обронилъ ли я тутъ бумажника? растерянно говорилъ онъ:- тамъ деньги… деньги…
— Здсь-съ, оправился рабочій:- цлы вс…- И вынесъ ему бумажникъ.
Графъ торопливо открылъ его дрожавшими руками, еще проворнй пересмотрлъ вс отдленія, и насилу успокоился…
— Ты честный человкъ, Гриша, проговорилъ онъ:- я не ожидалъ…
— То-есть какъ-съ?
Графъ выложилъ вс деньги изъ бумажника и подалъ ему.
— Это теб на разживу; смотри, никому не сказывай!
Григорій глядлъ на него, выпучивъ глаза.
— Ты тутъ ничего не читалъ? спросилъ графъ, пытливо на него посматривая…
— Зачмъ же-съ? За что же это баринъ?
— Ну, прощай! Прощай! крикнулъ Бронскій, уходя.
Все это произошло такъ скоро, что мастеровой ршительно не могъ придти въ себя. Двушка даже и не поняла ничего съ испугу.
— Матушки, денегъ-то сколько! говорила она, опомнившись: — рублей триста будетъ…
— Рехнулся онъ что ли? засмялся мастеровой:- то деньги подай, то ужь и не надо стало. Ну, матушка, крикнулъ онъ входившей старух, - знать мы съ тобой въ сорочк родились… Спрашивай скорй, пойдетъ ли за меня. Такую заведенію открою! И машины будутъ!
Старуха стала креститься.
VII. Наслдство
— Богъ съ тобой, говорилъ старый майоръ племяннику:- теб видно скучно со мной, старикомъ…
Русановъ намекнулъ ему, что не хочетъ быть ему въ тягость, особенно въ такое время, когда доходы и безъ того уменьшились.
— А вотъ видишь, вотъ ужь и не хорошо, Володичка! Гордость смертный грхъ! На вашъ вкъ съ тобой хватитъ, дружочекъ.
— Да не въ томъ дло, дяденька…
— А я было какъ привыкъ-то къ теб! Сына роднаго такъ не любилъ! говорилъ майоръ, забывая, что у него такого предмета и въ завод не бывало.
— Дяденька, говорятъ, люди нужны, упрекаютъ, что никто не хочетъ служить.
— Да, послушай, дружочекъ, попробовалъ еще возразить майоръ, — съ какими ты еще людьми сойдешься, оцнятъ
— Точно я красный товаръ! смялся Русановъ.
И майоръ захотлъ похать съ племянникомъ. Увязали въ чемоданы всю движимость Русанова. Толстая Стеха, ключница, сама укладывала на дорогу пироги, цыплятъ. Обывательскія живо помчали родичей. Тряская жидовская бричка скоро укачала майора. Онъ долго кивалъ головой, наконецъ, опустился на подушки и заснулъ, а Русановъ глядлъ на окрестности, медленно уплывавшія за бричку. Напомнили он ему движущуюся картину Миссиссипи, виднную въ Москв почти ребенкомъ, и мало-по-малу, не званое не прошеное, стало ему приходить на память прошлое. Вотъ онъ кудрявый, краснощекій бутузъ бгаетъ по двору въ красной рубашонк, и съ любопытствомъ разглядываетъ старый, обросшій мохомъ заборъ. "Это няня, что?" — "Это паукъ-коси-сно, оторвать ему ногу, онъ все будетъ косить." И ребенокъ спшитъ оторвать ногу, и долго носитъ ее на ладони, любуясь странными движеніями. Вотъ красный мундиръ гимназиста, шапка на затылк, отважно шлепаетъ по лужамъ съ портфелью подъ мышкой, а уличные ребятишки никакъ не хотятъ призвать мужа науки и выражаютъ плебейское негодованіе громкими криками: "красная говядина!" До нихъ ли ему, когда въ голов ршается Пиагорова теорема! Вотъ университетскій садъ, шумитъ кружокъ синихъ воротниковъ. Господинъ Пшиндишкевичъ, носящій бакенбарды и потому считающійся отчасти передовымъ, становится на дерновую скамью, опирается на суковатую палку, и громко читаетъ адресъ попечителю: "Мы нижеподписавшіеся обязываемся заставить начальство дать отчетъ, за что оно погубило будущность Лжемпиковскаго, исключивъ его изъ студентовъ…" — "Господинъ Русановъ, говоритъ Вшисцинскій, вы, конечно, не подпишетесь?" — "Разв медалисты подписываются? Ихъ дло въ передней ректора торчать", говоритъ Лжемпиковскій. — "О, если такъ, господа! чтобъ доказать вамъ, я готовъ", говоритъ герой, и подписываетъ адресъ. Большинство благоразумныхъ разрываетъ его. — "Господа," говоритъ Русановъ, "вы играли моею фамиліей, моею будущностью, слишкомъ безцеремонно; позвольте же выразить мое презрніе къ этой комедіи!" — "Господинъ Русановъ," говоритъ Пшиндишкевичъ, заходя къ нему въ домъ: "вы должны мн дать удовлетвореніе!" Обнажаются студентскія шпаги, господинъ Русановъ получаетъ уколъ въ плечо, господинъ Пшиндишкевичъ въ бокъ, и оба довольны на другой день своими ранами, возбуждающими любопытство товарищей. А милая Зиночка встрчаетъ своего героя кузена чуть не со слезами: "не стыдно ли, Вольдемаръ, рисковать дорогою жизнью?" А тамъ смерть отца, отъздъ… Все это далеко, далеко позади. Теперь надо цпляться за новыя снасти, держаться на шаткой палуб…
— Довезите, просилъ женскій голосъ.
Русановъ выглянулъ изъ брички. На пригорк сидла двушка въ сренькомъ ситцевомъ плать, повязанная платочкомъ; возл нея лежалъ блый узелъ.
— Довезите, баринъ, говорила она, — смерть устала.
Русановъ веллъ остановиться. Двушка взобралась на облучокъ, и опустила глаза.
— Вы куда же идете? спрашивалъ Русановъ.
— Въ городъ-съ, искать работы, не смло отвтила та.
— Много вы прошли?
— Верстъ десять; я сегодня съ зорькой вышла…
— У васъ тамъ знакомые въ город?.
— Нтъ-съ, никого нтъ…
— Какъ же это? Дали ль вамъ, по крайней мр, на дорогу?
Двушка покраснла и пробормотала, что это очень не далеко. Русановъ, спустя нсколько времени, развернудъ пирожки и предложилъ ей закусить вмст. Она поблагодарила, не отказывая. Тутъ только онъ разглядлъ ее. Двушка была очень миловидна. Свженькое румяное личико, съ ямочками и легкимъ пушкомъ на щекахъ, бойкіе, каріе глаза, съ немного опухшими вками, словно недавно пережили какое-то горе: руки бды и нжны, волосы причесаны по-городски.