Мария

Сергеев Иннокентий

Она просяще улыбнулась и сказала: "Ведь это все мелочи, правда?"

Я кивнул.

"Следующий!"- раздалось из соседней комнаты. Это ко мне.

"Что они с вами делают..."- услышал я за спиной шепот.

"Раздевайтесь!"- услышал я команду из-за стола.

Была середина апреля, но в воздухе едва-едва начинало пахнуть весной, было холодно, и я весь покрылся гусиной кожей, пока меня вели к корпусу "1" Общего отделения.

Ко мне привязался какой-то тип. Он вперился в меня немигающим взглядом и стал излагать свою (совершенно

оригинальную) теософскую теорию. Мне хотелось курить. Я не знал, как от него отвязаться, а он никак не хотел заканчивать. На помощь мне пришел длинноволосый белокурый парень в красной вельветовой пижаме. Он легонько развернул философа к себе и сказал задушевно: "Да ну!"

Тот, нисколько не сбиваясь, продолжал излагать свои взгляды и выводы, видимо, не особенно обеспокоенный переменой собеседника.

– Ну так значит, все в порядке?

Парень хлопнул его по плечу: "Все правильно. Можешь идти."

И ободренный мыслитель, действительно, пошел куда-то вдаль, продолжая, тем не менее, бормотать.

– Пойдем, - сказал мне мой спаситель.
– Пойдем в сортир, там народу нет.

Мы закурили. Он прислонился спиной к стене и сказал: "Ты первый день тут?"

– Второй.

– Из тринадцатой перевели уже?

– Да, сегодня после обхода.

Тринадцатая - палата для "ненадежных". Там же располагают и всех новоприбывших. Так что первые мои впечатления никак нельзя было назвать радостными. Добро пожаловать в резиденцию, сеньор президент.

– Если будут стрелять сигареты, не давай. А то расстреляют все. Тут такие кадры есть, только этим и занимаются.

– Чем?

– Своих никогда нет, вот и стреляют весь день.

Говори, что нет. И еще. Пей таблетки. Все, что дают. Лучше пей и не спрашивай, а то на иглу посадят.

Он посмотрел на меня.

– Ладно, тэйк ит изи.

Меня подмывало спросить, за что его сюда упекли, но я подумал, что подобные вопросы тут не принято задавать.

– А с этими, - он кивнул в сторону коридора, - не разговаривай и не слушай их. Сразу же отвязывайся. А то таким же станешь. Они к тебе по десять раз за день липнуть будут, как банный лист. Сразу же отвязывайся.

Ну, ты видел. Серые деревья далеко за решеткой. Крашеная белой краской решетка на стекле. Ты учишься?

– На третьем курсе, - сказал я.

Мы познакомились. Оказалось, мы с одного года.

Какой-то тип стал пристраиваться рядом.

– Отец, очко свободно.

Тот пожевал что-то, но отошел.

– Если будут лаять на тебя, сестры или уборщицы там, лучше прикинься дураком и сразу же уходи.

Не отвечай. Ну понятно. И никому ничего о себе не рассказывай.

– Мне тоже.

Я спросил его, как он здесь оказался.

– Доставили. С сервисом, на машине.

– И с чем?

Он усмехнулся. Потеря чувства реальности.

– Экзотика!
– улыбнулся я.

Да какой там в жопу!

Я рассказал

пару еврейских анекдотов. Мы посмеялись немножко и разошлись.

Что случилось с моей головой? Что они с ней сделали? Я почти ничего не могу запомнить. То, что было давно, помню, иногда до мельчайших подробностей. У меня была исключительная память. Стихи я никогда не читал второй раз. Я запоминал их с первого. Теперь своих не узнаю. Это шутка, конечно. Просто когда я читаю четвертую строчку, я уже успеваю забыть, о чем первая. Я завел блокнот-календарь, я не расстаюсь с записной книжкой. Я всегда запоминал телефоны на слух, теперь не могу запомнить даже фамилии. Если мне нужно что-то сделать, я прикрепляю на стену плакат с большими черными буквами. Я стал рассеянным.

Сосредоточиться на чем-нибудь для меня целая проблема. Я все равно не смог бы дальше учиться в физтехе. Так ли уж много стоило мое Мужское Решение?

Если разобраться, то много ли оно уже стоило?

Или вот еще. Я положительно не могу вспомнить январь месяц этого года, то есть, девяностого. Я знаю, что он был, но не помню. Ничего не помню. Провал какой-то. Было Рождество, потом я начал писать статью, и были "Депеш Моуд". Какого числа я попал в больницу? И как я туда попал? И где я встречал Новый Год? Должен же я был его встречать хоть где-нибудь!

И вовсе я не устал. В первый раз я устал от жизни на Пасху 1982 года, в субботу. Потом еще два или три раза. И все.

Я могу работать без сна сорок часов подряд. При усилии - сорок шесть. А сосредоточиться трудно.

Иногда вдруг начинаю громко говорить. Смех, да и только.

Она приехала тридцатого мая, и мы сидели на скамейке и смотрели, как наливается закат над крышами. Она купила себе зеркальные "лисички".

– Посмотри, какая прелесть. Франция.

Да, они сейчас очень модны. Это здесь рядом, в комиссионке.

Я взял ее за руку.

– А ты здорово выглядишь.

– Да?
– она посмотрела на меня.
– А ты неважно. Осунулся. Заросший весь.

Она провела пальцами по моей щетине.

– Мне не дают станок, а электробритвой уже поздно. Мария... возьми меня отсюда.

Она встрепенулась: "Что?"

– Возьми меня отсюда, - повторил я.

Это называется "под ответственность". Ты пишешь расписку, ну, что врачи ответственности нести не будут, и забираешь меня под расписку.

– Понятно. Завтра я приду за тобой.

Для этого нужно поговорить с твоим врачом?

Да, но обычно они не возражают, им же легче.

– И потом, это твое право.

– А когда он принимает?

По четвергам, но ты можешь застать его после обхода. Часов в одиннадцать.

А вообще-то тут классная публика. Представляешь, один тип говорит, что он из двадцать третьего века, но что я совсем из далекого будущего. Все допытывается у меня, из какого же именно. Очень почтительно ко мне относится.