Масонская касса
Шрифт:
Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, майор увидел склонившегося над его постелью Слепого — свежего, улыбающегося, с влажным полотенцем через плечо. Дверь купе была открыта настежь, за окном мутновато серело пасмурное утро.
— Подъем, — весело сказал ему Слепой, — вставай, а то убьем. Зеленый Дол через полчаса. Давай шагай в сортир, пока толпа не набежала.
Промычав в ответ что-то невразумительное, Якушев встал и, поскольку уснул одетым, без проволочек последовал совету Слепого — повесил на шею полотенце, выкопал из сумки туалетные принадлежности и направился в конец коридора.
По дороге ему встретилось несколько попутчиков. Все они смотрели на Якушева как-то странно, а сопливая девчушка лет пяти, державшаяся за мамин палец, чтобы
— А сто ето у дяди на голове-е-е?
Мама, миловидная, но уже начавшая заметно расплываться в талии крашеная блондинка, дернула ее за руку и потащила в свое купе, вполголоса объясняя, что показывать на людей пальцем нехорошо. На пороге она, явно не удержавшись, обернулась и напоследок поглядела Якушеву в лицо — не в лицо, собственно, не в глаза, а выше, вот именно на голову. Выражение ее лица в этот момент было таким, что лучше бы уж она вслед за дочерью указала на майора пальцем.
Якушев догадывался, в чем тут дело. Во-первых, спал он в одежде и наверняка имел довольно мятый вид. А во-вторых, когда он покидал купе, дверь была откачена в сторону до упора, что лишило его возможности увидеть свое отражение в зеркале. А увидеть его, судя по реакции окружающих, следовало, потому что длинные пряди волос, которыми Якушев маскировал обширную лысину, имели обыкновение после общения с подушкой вставать торчком, здорово напоминая рога. Это действительно выглядело потешно, девчонку можно было понять, да и ее мамашу, в общем-то, тоже…
До туалета оставалось всего ничего, метров пять, но Якушев на всякий случай провел ладонью по голове, приглаживая остатки прически. Черт, и не разберешь, лучше сделал или хуже… Состричь их к чертовой матери под ноль, хватит уже дурака валять!
Сортир оказался занят. Якушев злобно подергал ручку; вопреки его ожиданиям, мужской голос из-за двери поспешно попросил подождать одну минуточку. И действительно, не прошло и минуты, как замок щелкнул, дверь распахнулась, и из туалета выплыло сначала обтянутое белой майкой гигантское пузо, а следом и его обладатель — благообразный краснорожий бородач в трикотажном спортивном костюме. Пузан совсем как та девчушка в коридоре уставился на голову Якушева и даже приоткрыл рот с явным намерением что-то сказать, но с майора было уже довольно: бесцеремонно отпихнув с дороги неприятно мягкое, податливое брюхо, он заскочил в туалет и с лязгом захлопнул за собой дверь. Повернув барашек замка, майор обернулся к зеркалу и заскрежетал зубами.
— Вот сука, — тихо, но очень прочувствованно произнес он.
Забрызганное водой и зубной пастой стекло молчаливо свидетельствовало о том, что с волосами у него все в порядке. Причесаться майору, конечно же, не мешало, но ничего такого зоологически-инфернального, никаких таких рогов и прочих отклонений от нормы там, вокруг лысины, не усматривалось. Зато на самой лысине, почти до переносицы захватывая лоб, красовались аккуратно нарисованные чем-то белым — не иначе как зубной пастой — концентрические окружности, перечеркнутые двумя прямыми линиями, которые под прямым углом пересекались в центре. Судя по тому, что паста уже засохла, рисунок был нанесен давненько — пожалуй, не позднее полуночи.
Намек был такой прозрачный, что дальше просто некуда.
— Это мы еще поглядим, — сквозь зубы процедил майор Якушев, склонился над рукомойником и, бормоча страшные слова, принялся яростно смывать со своего лба намалеванную очкастым кретином мишень.
Глава 6
Городок, хоть и являлся с давних пор столицей автономной республики, был невелик. Да и откуда возьмется по-настоящему крупный город в республике, все население которой в середине восьмидесятых годов прошлого века, в самое что ни на есть благословенное время, едва-едва составляло восемьсот тысяч человек? Словом, гордый статус административного центра мало что менял: городишко был небольшой, небогатый и не шибко перспективный. Впрочем, что значит — небольшой? Размер — понятие относительное. Конечно, для москвича такой город — просто прыщик на могучем
Правда, и обитатель упомянутой деревеньки может быть человеком неглупым и даже способным при известной доле везения построить свою жизнь по собственному усмотрению. Для этого надо прежде всего покинуть малую родину, отряхнуть с обуви ее прах и вспоминать о ней только тогда, когда воспоминания эти отвечают интересам дела — например, во время встреч с избирателями, которые попроще, поглупее и в силу перечисленных качеств наивно полагают, что если человек вышел из самого что ни на есть народа, то, достигнув вершин власти, заботиться станет о благе этого самого народа, а не о своем собственном. Как будто люди стремятся к власти для того, чтобы сделать этот мир лучше! Нет, в какой-то степени, конечно, любой правитель стремится именно к этому — изменить мир, внести в существующую реальность поправки, которые сделают ее более приемлемой и удобной — в первую очередь, естественно, для него лично и для членов его семьи. А если при этом так называемому народу тоже чуток полегчает, тем лучше: значит, правитель хороший и его надобно избрать на второй срок, а может, и передать ему власть в пожизненное владение…
— Константин Захарович, может, все-таки не надо? — прервал размышления мэра Губарева о природе власти жалобный голос начальника милиции Журавлева.
Они стояли на продуваемой резким холодным ветром вертолетной площадке рядом с готовой к взлету стрекозой, на борту которой красовалась эмблема медицинской службы. Как ни крути, а мэр города с населением в двести пятьдесят тысяч человек — это не президент, пускай себе и автономной республики, и даже не губернатор. Личный вертолет ему не полагается, и в случаях, когда данное средство передвижения нужно позарез, приходится побираться… то есть договариваться, решать вопрос.
— Что, подполковник, замочил галифе? — злобно процедил Константин Захарович Губарев, которого многие по старой памяти за глаза называли попросту Губой.
Константин Захарович был раздражен и даже не пытался этого скрывать. Мало того, что ему, первому человеку города, пришлось-таки лично заняться делом, с которым, по его разумению, справился бы любой дурак, так ему еще и пытались чинить препятствия!
Все началось со штаба вертолетного полка, который с незапамятных времен был расквартирован в городе. По традиции командование части и городская исполнительная власть старались поддерживать дружеские, добрососедские отношения и никогда не отказывали друг другу в посильной помощи. В голодные времена город как мог помогал вертолетчикам (а также ракетчикам, саперам, военным строителям и железнодорожникам, а заодно и морякам, которых неведомыми штормами занесло сюда, на расстояние пятисот километров от ближайшего моря) продуктами, горюче-смазочными материалами, углем, дровами и всем прочим, без чего не может обойтись даже русский солдат. Военные взамен предоставляли городу бесплатную рабочую силу, а когда было надо, то и технику — те же вертолеты, например. Это было очень удобно, а главное, привычно: просто даешь помощнику поручение связаться со штабом полка и договориться насчет вертушки. Вертолетчики никогда не отказывали, вопрос решался просто: называешь время вылета и пункт назначения, вот тебе и все переговоры.
Но в это февральское утро помощник, которому было поручено договориться насчет борта, растерянно доложил, что летуны отказываются предоставить вертушку. Константин Захарович поначалу просто удивился. Еще с тех полузабытых времен, когда он только начинал покорять этот город со стареньким взрывоопасным наганом в кармане и обрезком ржавой водопроводной трубы в руке, он привык к тому, что по его команде все лягушки вокруг подпрыгивают строго на заданную высоту. Тут ведь главное что? Главное — не выйти за пределы своей компетенции, то есть знать, кто из окружающих лягушка-попрыгушка, а кто нет. Иначе ведь и сам можешь допрыгаться, и очень даже запросто…