Масонская касса

Воронин Андрей Николаевич

Оставив вопрос о мотивах, побудивших генерала Скорикова на такой нехороший поступок, Федор Филиппович еще раз все сопоставил. Генералом полковник Скориков сделался около четырех лет назад, после командировки в Грузию, которая примерно в это же время окончательно связала свою судьбу с НАТО и даже направила своих солдат в Ирак. Если за все это время на развитие российской экономики из стабилизационного фонда страны и выделялись хоть какие-то гроши, генерал Потапчук об этом просто ничего не знал. А начавшая в последнее время поступать из-за рубежа информация о намерении американского Конгресса учредить слушания по вопросу о расходовании огромных денежных средств, выделенных все в том же две тысячи третьем году на финансирование

временной администрации Ирака, здорово смахивала на недостающую деталь головоломки, с появлением которой картина обретала беспощадную ясность. Видный функционер силового «профсоюза» генерал-лейтенант Прохоров и его верный пес Скориков идеально вписывались в эту картину, занимая в ней именно то место, которое должны были занимать, — место непосредственных исполнителей, призванных реализовать достигнутую на самом верху секретную договоренность.

О том, какая роль досталась в этой драме ему самому, Федор Филиппович старался пока не думать. На первый взгляд она, эта роль, казалась сродни роли героического таракана, объявившего беспощадную войну хозяевам квартиры и бесславно погибшего раньше, чем успел хотя бы передать ультиматум, над составлением которого корпел всю предыдущую ночь.

Федор Филиппович заставил себя вспомнить телевизионные выпуски новостей, передовицы газет с четкими цветными фотографиями знакомого, то сдержанно улыбающегося, то внимательного, то строго нахмуренного лица. Это помогло. Потапчук даже улыбнулся, потому что вспомнил: бывают ситуации, когда даже самая чистоплотная хозяйка предпочтет оставить таракану жизнь, лишь бы на глазах у гостей не пачкать праздничную скатерть.

Надежда была слабенькая, но она все-таки была, и, не видя альтернативы, генерал Потапчук кивнул генералу Скорикову.

— Валяй, — сказал он, — рассказывай, куда ты спрятал этот их миллиард.

Глава 8

— Вот ты у нас знаток музыкальной классики, — сказал генерал Потапчук с полувопросительной интонацией.

— Допустим, — с оттенком удивления сказал Слепой.

Дело происходило в последней декаде декабря, примерно за неделю до Нового года. В тот момент Глеб еще не знал, что спустя два месяца будет стрелять в Федора Филипповича, а тот, если и предполагал что-нибудь в этом роде, пока не торопился делиться своими предположениями.

— Знаешь такую песню — «Долог путь до Типперери»?

Глеб неопределенно хмыкнул. Нечасто, но случалось, что генерал начинал разговор с такого вот абсолютно бессмысленного вопроса. Означало это всегда одно и то же: у Потапчука есть для Глеба задание, но он испытывает определенные затруднения с формулировкой и говорит загадками, чтобы окольным путем подобраться к тому, о чем в силу известных ему одному причин не может сказать прямо.

— Название знаю, — сказал Глеб. — Из художественной литературы. Данная песенка, если верить некоторым маститым писателям, была очень популярна в британской армии — конкретно в пехоте — в период Первой мировой войны. Якобы некоторые офицеры любили демонстрировать презрение к смерти, прохаживаясь под огнем противника по брустверу окопа, похлопывая себя стеком по голенищу и насвистывая вот эту самую песенку…

— А мотив знаешь?

Глеб пожал плечами.

— Увы. И в этом нет ничего удивительного. Вряд ли кто-то из этих свистунов дожил до восемнадцатого года. С такими-то привычками, да при тогдашней плотности артиллерийского огня…

Он ловко обвязал купленной час назад в галантерее золотой нитью начищенный до роскошного ювелирного блеска пистолетный патрон в медной гильзе и повесил его на еловую ветку, что вместе с тремя или четырьмя своими товарками торчала из трехлитровой банки с водой. Банка была кокетливо обернута куском камуфляжной ткани, стянутой кожаным ремешком от портупеи, а на ветках,

легонько покачиваясь, висело не меньше двух десятков сверкающих, как золотые безделушки, патронов — пистолетных, автоматных и даже винтовочных. Ирина, увидев такое новогоднее украшение, вместе с ним выставила бы мужа за дверь и не впустила бы обратно, пока не убедилась бы, что «эта гадость» благополучно выброшена на помойку. Но дело происходило на конспиративной квартире Слепого, которого данная икебана с милитаристским уклоном вполне устраивала, так как выглядела, на его взгляд, очень нарядно, а главное, весьма уместно в этом оборудованном по последнему слову техники логове наемника.

Оглядев получившееся у него сомнительное произведение искусства и придя к выводу, что добавлять ничего не следует, не то как раз все испортишь, Глеб перевел взгляд на Федора Филипповича. Генерал выглядел усталым и осунувшимся, из чего следовало, что он либо нездоров, либо принимает какую-то очередную служебную неприятность слишком близко к сердцу. В сочетании с внезапно проснувшимся интересом к любимой мелодии британских пехотных командиров Первой мировой это было довольно зловещим признаком, и Глеб почувствовал, что предпраздничное настроение ему вот-вот подпортят, причем, как водится, основательно.

— Да, легендарные были люди британские взводные командиры, — подтверждая его догадку, снова заговорил Потапчук. — А какая у них была любимая поговорка, помнишь?

— Еще бы не помнить, — сказал Глеб. — «Вперед, бездельники! Или вы хотите жить вечно?» К чему это вы, Федор Филиппович?..

— Считай, что этот вопрос задали нам с тобой, — после долгой и довольно тягостной паузы предложил генерал.

— Кто задал?

Потапчук помолчал еще немного.

— Это что, так важно для тебя? — поинтересовался он наконец.

— В общем, да, — осторожно ответил Сиверов.

— Ну, допустим, страна, — сказал генерал. — Наша, разумеется.

— Это понятно, — пробормотал Глеб. — Если б с таким вопросом ко мне обратился Конгресс Соединенных Штатов или даже весь американский народ, я бы точно знал, что ответить. Вернее, куда послать…

— А так — не знаешь?

— А так — не знаю. Страна — это, знаете, как-то расплывчато. Страна все время задает какие-то вопросы, к чему-то призывает, на что-то жалуется, и все это на миллион разных голосов, так что в целом получается одна сплошная какофония…

— Ну, понес, понес!..

— Не я первый начал, — кротко напомнил Глеб. — Если у вас для меня работа, так и говорите. А то устроили здесь философский диспут пополам с исторической викториной «Умники и умницы», а потом я же и виноват…

— Хороша елочка, — внезапно сменил тему разговора Потапчук. — Только уж очень взрывоопасная. Пожарника на тебя нет!

— Угу, — промычал Слепой. — Вы на меня еще санэпидемстанцию натравите. Пускай обследуют мой тайник с оружием на предмет санитарии и гигиены. А то вдруг я кого-нибудь замочу из плохо простерилизованного ствола!

— Кстати, о стволах и всем прочем, — проигнорировав попытку агента пошутить, сказал генерал, и Глеб с облегчением подумал: «Наконец-то!» — Помнишь, в твоей жизни был период, когда ты охотился на генералов?

Глебу не без труда удалось сохранить непроницаемое выражение лица, и он уже далеко не впервые порадовался, что глаза у него спрятаны за темными очками. Вот так вопрос! Да, такой период в его жизни действительно был, но они с Федором Филипповичем старательно избегали этой темы, поскольку в то время Потапчук являлся одним из тех, на кого небезуспешно охотился взбунтовавшийся агент по кличке Слепой. События тех дней были табу, и упоминание о них, прозвучавшее из уст генерала, Глеб воспринял как еще одно очень недоброе предзнаменование. Воистину, загадки, которыми сегодня изъяснялся Федор Филиппович, звучали чертовски мрачно! Их даже не хотелось отгадывать…