Мастер дороги
Шрифт:
Рифмач промолчал — то ли обиделся, то ли задумался.
— И к чему клонишь? — спросил наконец.
— К тому, что ты и так знаешь. Людям плевать на то, как все было на самом деле. Напиши свою историю. Пять своих историй — и все разные! И чтобы каждая была правдивей истинной правды! То, что мы совершили здесь, — ничто, Ронди. Если ты все-таки откроешь «Книгу Стерха», увидишь: это не книга, а летопись, скупое перечисление фактов. Половина из тех, кто когда-нибудь возьмет ее в руки, уснет прежде, чем дочитает до конца. — Он посмотрел на Рифмача со странной усмешкой. — На самом деле мы ничего не совершили, Ронди. Вообще ничего. Ты хоть понимаешь,
— Хотел бы я его забыть.
— Устои, Свод небес — все это появилось позже. Мы вынуждены поддерживать их… механически, да, механически, вот верное слово! Весь этот миропорядок, жертвы, мастера дороги, кровь, огонь в чашах — это костыли, Ронди, подпорки. Нам нужна другая традиция. Я уже все придумал. Люди, Рифмач, нам нужны люди! — Он поглядел в небо, прищурившись, как будто пытался увидеть нечто далекое, может, еще и не существующее. — Камень прочнее плоти, но… на самом деле все наоборот. Мы с тобой возьмем лучших из лучших: доблестных, смелых, искренних, — и создадим… я не знаю… гильдию или круг, для начала — хотя бы двенадцать. Чтобы разъехались во все уголки земли, чтобы несли с собой огонь, который хранится вот здесь, в груди. Сердца будут их чашами, кодекс — устоями. И отныне люди будут держать Свод небес, а может, вовсе его отменят, сделают ненужным. Никаких жертв, Ронди, никаких!.. Вот что имел в виду мастер, когда обрушил ту колонну. Вот чему он пытался научить меня в лодке. Сейчас у нас есть шанс, понимаешь? — именно сейчас! И ты… ты напишешь свои поэмы, дружище, — о том, что здесь случилось, но — придумаешь все сам.
Они ехали по дороге, Рифмач слушал, сперва молча, затем стал перебивать и подхватывать на лету фразы, заканчивать их за принца и в какой-то момент вытащил из кошеля на поясе книжечку с карандашом и принялся сразу записывать что-то, бормоча себе под нос, хмыкая, кивая.
«Ну вот, — думал принц, — теперь все складывается как нельзя лучше, самое сложное мы совершили, а с остальным… с остальным справимся. Будет, конечно, непросто: после стольких бед и разочарований убедить людей, но — а что, если как раз это и поможет, им ведь сейчас очень важно во что-то верить. Мы дадим им правду, которая выше истины, ясней и чище, и мы дадим пример, живых людей, а не убогие колонны. Мы… мы, во всяком случае, должны попытаться!»
Венец короля он вез в переметной суме: до официальной церемонии принц и не осмелился бы его носить, но вот сейчас, всего на миг, ему показалось, что венец уже на голове и давит на виски, на затылок, давит с чудовищной силой, и не сбросить его, даже на миг не приподнять. Представил свое будущее, год за годом.
Он побледнел и сжал губы, но промолчал: Ронди был слишком увлечен новой идеей, уже выстукивал пальцами ритм по луке седла, улыбался по-дурацки, как ребенок. Да и что ему скажешь?
Чашу, возле которой они когда-то встретили мастера, Рифмач объехал, даже не заметив. Он отпустил поводья, и конь просто шагал по плитам, заблудиться тут было невозможно.
Принц придержал своего каурого перед чашей и какое-то время вглядывался в пламя. Как будто хотел запомнить, навсегда унести этот образ с собой.
Огонь уже почти погас, но принц знал, что мастер сюда больше никогда не придет.
Он обернулся — и увидел там, откуда они приехали, знакомый силуэт. Не мастера — Ласточки. Девушка стояла на дороге и смотрела им вслед…
Принцу удалось перемолвиться с ней всего-то парой слов — как раз перед тем, как мастер позвал проверять верши. Ласточка несла в руках клубок почти невесомой нити — серебристой, едва сиявшей в лунном свете. Принц заметил девушку издалека и пошел навстречу… ну, чтобы помочь, наверное.
— Да нет, спасибо, я и сама справлюсь. — Губы ее дрогнули, как будто Ласточка изо всех сил сдерживала улыбку. — Это… тонкая материя, ее легко порвать или запачкать, особенно если нет сноровки.
— «Цикады и сверчки»? — вспомнил он. — А я тогда подумал… ну…
— Что я слегка не в себе? — Ласточка все-таки не выдержала и улыбнулась. — Наверное, это странно: попасть туда, где все устроено иначе. Я вот тоже думала: как это, когда летать можешь только во сне, очаг разжигать — с помощью огнива и никак иначе, когда, если потерял руку или ногу, — навсегда остаешься калекой. Страшно, наверное?
— Думаю, пока не проверишь, не узнаешь. — Он кашлянул и отчего-то вдруг смутился. — Собственно… вы… ты… я ведь толком не поблагодарил даже, а если бы не ты и не твой отец… Словом, если я могу чем-нибудь помочь, сейчас или потом, — только скажи. И речь не о людях, которых я пришлю, это само собой! — поспешно добавил он — и обрадовался, что сейчас была ночь. Щеки залило багрянцем.
— Спасибо, но… я не очень понимаю, о чем вы, ваше высочество.
— Ты… вы… ведь ни разу нигде не были, никуда отсюда не выезжали, верно? Может, вы согласитесь погостить в столице — не сейчас, конечно, через месяц-другой, когда все уляжется. Убедитесь, что это не так уж страшно: жить в мире, где летать можно только во сне.
— О, но я бывала во многих местах — именно благодаря тому, что могу летать не только во сне. Папины птички…
— Ваше высочество! — Мастер вышел на крыльцо и смотрел на них — черная фигура на фоне темного неба. — Поможете мне с уловом?
— Да, конечно.
Вопрос на самом деле вопросом не был, и они оба это знали.
— Ну, — повернулся принц к Ласточке, — если когда-нибудь…
Она мягко коснулась его левого плеча. Пальчики были в сияющей пыльце… или что там остается от пряжи из цикадовых песен?
— Благодарю, ваше высочество. Конечно, я с удовольствием навещу вас в столице.
Принц потом то и дело косился на плечо: кажется или оно действительно чуть светится?
Но после купания в озере, конечно, если и была пыльца, то вся смылась.
А прозвучало ли что-то большее, чем вежливость, в голосе Ласточки? Он не знал ни тогда, ни сейчас.
Но теперь, встретившись с девушкой взглядом, — кивнул и приложил руку к левому плечу, а после отвернулся и пустил коня вскачь, чтобы догнать Рифмача.
«Ну да, — думал он, — да, в конце концов я приеду за ней. Вернусь, обязательно вернусь. Или, если совсем одолеют дела, пришлю своего верного спутника, надо будет только придумать ему какое-нибудь звучное имя, ну что это за Рифмач, пусть будет, например, Озерный, в честь вчерашнего чудесного спасения, да, точно, Ронди Озерный, воин без страха и упрека, защитник слабых, ниспровергатель подлых, хранитель Пламени, первый из равных. Мы — все мы, вместе! — создадим новую историю, о которой будут помнить столетия спустя. Историю, которой будут гордиться, которую раз за разом станут повторять, очищая и обновляя мир. Историю, которая превратится в истину».