Мастерская судеб
Шрифт:
– Да, может и обрывки. Действительно – обрывки, это ты верно сказал. Но мир, как тебе, возможно, известно, намного больше и сложней, чем эта ваша великая цитадель учёности с ближайшими её окрестностями. В мире происходит множество удивительных вещей, о каких тебе не приходилось даже слышать. Я исходил столько дорог, что даже и не сосчитать, нашёл множество обрывков великого полотна, и все они в итоге сформировали узор, приведший меня сюда. Если внимательно вглядеться в этот узор, то по нему можно прочесть очень интересные знаки. Поняв это, я заспешил в ваш город, предупредить вас о том, что мне открылось, и что же я здесь увидел? Гордых и высокомерных мудрецов, замкнувшихся в своей скорлупе, не желающих
– Ты смешиваешь и путаешь понятия, бродяга. Ты так кичишься своим жизненным опытом, благоговейно, словно самые почётные знаки отличия, ты несёшь свои шрамы. Но ты не просвещён, а просто бит жизнью. Ты исходил много дорог, но что ты мог увидеть по пути? Кабаки, деревни, базарные площади? Встречал разбойников с большой дороги, странствующих коробейников, актёров, бандитов, шарлатанов, таких же бродяг, как ты? Какую великую мудрость ты мог почерпнуть в сточной канаве?
Проповедник вздохнул, улыбка его стала печальной и укоризненной.
– Ты не представляешь сколько оскорблений мне приходится выслушивать в свой адрес каждый день. Людям становится больно, когда они узнают правду о себе, и они ищут опору в гневе. Я прихожу в деревню, и зажиточный крестьянин зовёт меня к себе в дом, кормит, поит, привечает и просит взамен предсказать судьбу его новорождённого сына. Как ты думаешь, что именно он хочет от меня услышать? Действительно ли он ждёт от меня предсказания? Нет, ему всего лишь нужно, чтобы я подтвердил, что сын его проживёт такую жизнь, какую предполагает для него отец – честный труд, приумножение накопленного добра, крепкая многодетная семья, глубоко пущенные в родную землю корни. А я смотрю в глаза малютке и вижу, что вырастет он вором и убийцей, будет проклят и изгнан собственным отцом и кончит жизнь на виселице. Что, как ты думаешь, мне стоило сказать этому крестьянину – правду, полуправду или ложь?
– А может, тебе вообще не следовало приходить в его дом, вмешиваться в спокойное, естественное течение чужой жизни?
– И оставить его гнить в болоте невежества и самообмана? Это, по моему разумению, самый жестокий выбор.
– А разве твоё вмешательство может принести ему хоть какую-то пользу? Даже если ты и вправду способен предсказать будущее его сына, что хорошего в том, чтобы лишить его надежды на счастье и оставить жить в страхе и унынии?
– То, что, услышав правду, он будет вынужден взять собственную судьбу в свои руки. Да, он мог тихо, мирно катиться по своей наезженной колее, идти по пути наименьшего сопротивления, уповая на мудрость предков, завещавших ему такой уклад жизни, да на богов, чьей милостью у него всё и всегда будет хорошо. Но дорога эта приведёт его в пропасть, и тогда уже будет поздно хоть что-то менять. Узнав же правду, он захочет изменить свою судьбу, а вместе с ней, возможно, и судьбу сына – так он, возможно, сумеет найти для себя иной путь в жизни, найти в себе силы менять мир вокруг себя, ему ведь теперь не просто есть что терять, но и за что бороться.
– И тогда твоё предсказание не сбудется?
– Увы, мои предсказания всегда сбываются, так или иначе.
– И в чём же смысл? Ты объявляешь себя конечной инстанцией, судьёй и
– Мне это неизвестно. Я знаю лишь, что должен был в этот день присутствовать там, что наши с ним дороги обязательно должны были пересечься, а что же до остального… история, знаешь ли, не терпит сослагательного наклонения.
– История, – скривился Хранитель, – Что ты можешь знать об истории! Она вершится царями и военачальниками, а хранится, пересказывается и интерпретируется нашим орденом. Тебе подобным нет места на страницах истории. Но всё же ответь мне: не слишком ли большую ответственность ты на себя берёшь, одним лишь словом меняя жизнь человека? Не тяжела ли для тебя ноша?
– Наши дороги должны были пересечься, – повторил проповедник. – Но в любом случае каждый проживает только свою судьбу – и ничью больше.
Хранитель внезапно резко подался вперёд и, пристально глядя в глаза собеседнику, прорычал:
– Тогда скажи мне, почему это должно случиться?
– Почему мальчик должен пойти по кривой дорожке? Это слишком философский вопрос, на мой взгляд: откуда берутся в человеке дурные наклонности – наследственность, необъяснимый изъян в душе, тяжёлый опыт из прошлых жизней – кто знает…
– Ты прекрасно понял, что я спрашиваю не об этом. Если на секунду допустить, что всё, напророченное здесь тобой, – это правда, почему это должно случиться? Если наш путь должен скоро оборваться, то кто в этом виноват? Отвечай же, откуда в твоей голове возникают такие вещи. Кто тебе их нашёптывает? Какие знаки, которые никто, кроме тебя, не видит, ты читаешь? Что за демоны дёргают тебя за ниточки?!
– Ты сам понимаешь, что говоришь, или за тебя отвечают поколения твоих учителей? Кто может быть виноват в том, что старое отмирает, а на его место приходит новое? Если кто-то или что-то живёт на земле достаточно долго, они в какой-то момент начинают занимать чужое место. Будь то зверь, человек, гора, море или государство – их объединяет одно: каждый в точно отмеренный срок должен уступить своё место новой форме жизни. Тут уж ничего не поделаешь. И никакие демоны здесь не играют роли – как образованный человек ты ведь просто обязан знать, что любые демоны – это не более чем персонификация тёмных сторон нашей души.
– То есть это некая высшая необходимость, для простых смертных непонятная и недоступная? – с горькой усмешкой спросил Хранитель. – И по этой необходимости целый великий народ канет в лету и останется от него всего лишь слово?
– А разве слово – это так мало? Бывало, что целые народы исчезали с лица земли, не оставив после себя и этого.
Больше они не говорили. Некоторое время сидели молча, потом проповедник встал и направился к выходу. Когда он уже был на пороге, Хранитель окликнул его:
– Что ты в итоге сказал тому крестьянину о его сыне?
– Всё как есть.
– А он что?
– А он сломал древко метлы о мою спину, – улыбнулся проповедник.
– Легко отделался. Ты ведь понимаешь, что в этот раз не переживёшь тех, чью гибель предрекаешь?
Проповедник кивнул и вышел. Хранитель долго ещё сидел, погружённый в раздумья, а город вокруг него продолжал жить своей жизнью, не ведая и не интересуясь тем, что где-то обсуждаются, а где-то творятся судьбы мира, – каждый его житель стремился к вещам простым и понятным и спешил в полной мере прожить свою судьбу. А вскоре и город затуманился, потерялся из виду, словно его никогда и не было в природе. Видение таяло и рассыпалось, не оставив после себя ничего, кроме странного, ни с чем не сравнимого послевкусия.