Мастерская судеб
Шрифт:
– Ну и что ты мне хотел показать?
– Того дядьку с плешью, что бы ты о нём сказал?
– А что тут скажешь – обычный дядька, разве только несчастный какой-то.
– Вот, всё в точку! Действительно, и обычный, и несчастный. Недавно мне для одного дела довелось ознакомиться с его файлом, и теперь кое-что я про него знаю. А интересен он тем, что это, можно сказать, наитипичнейший повелитель судеб, таких у нас масса. Зовут его Денис Денисович, ему сорок семь лет, служит он в цехе сопряжения судеб, под руководством милейшей Алисы Анатольевны. Ты не подумай – я не ехидничаю, она действительно до чрезвычайности милая женщина, чуть позже я вас обязательно познакомлю. Так вот, Денис Денисович женат, имеет двоих детей – сына и дочку, которые, в свою очередь не имеют понятия, чем их родитель занимается на самом деле. А многолетняя конспирация от собственной семьи, думаю, то ещё удовольствие. Живёт их
– То есть он – сапожник без сапог?
– Ну, в каком-то смысле да. Он знает об устройстве этого мира гораздо больше, чем простой обыватель, но подчиняется тем же законам, что и любая живая тварь в нашей вселенной. Пускай у него нет доступа к файлу собственной судьбы – это прерогатива высшего руководства, но, как и все наши сотрудники он пользуется привилегией получать ежегодный прогноз касательно всех аспектов своей жизни.
– Навроде гороскопа?
– Да, что-то вроде того, но гораздо точнее. И вот этот прогноз подсказывает ему, как жить максимально сбалансированно, чтобы по незнанию ничего в собственной судьбе не напортачить, как это сплошь и рядом случается с людьми. Поэтому Денис Денисович знает, что имеет склонность к онкологическим заболеваниям, что склонность эта может развиться, а может и нет, в зависимости от того, насколько сбалансированы все аспекты его жизни – как только возникает перекос, в качестве противовеса всякие скрытые внутри человека изъяны активизируются и начинают лезть наружу. Так вот, он знает, что, добившись определённого уровня материального благополучия, он с большой долей вероятности сократит себе жизнь лет на десять. Знает, что предстоящий инфаркт он сможет перенести гораздо легче, если накануне впустую потратится на путёвку в Турцию. И всё в таком роде он знает и про свою жену, и про детей, и живёт он под девизом: «Терпи, ведь всё могло быть гораздо хуже!»
– Получается, что знание о механизмах судьбы и информация о собственном будущем лишают его надежды что-то в своей жизни улучшить, достичь чего-то принципиально нового, исполнить мечты? Кошмар какой! На его месте я бы захотел поменять работу.
– А что это даст? Нет для него разницы, где именно тащить лямку, в Мастерской Судеб или в бухгалтерии какого-нибудь ООО – что там, что тут: сиди да ковыряйся в циферках, да бумажки перекладывай.
– Как это – нет разницы? Ну ты сравнил! Здесь же он таким важным и нужным делом занят. Уже одно осознание того, сколько пользы он приносит людям, должно перевешивать все сопряжённые с этим ограничения и неудобства.
– Да видишь ли, дело всё в том, что не видит он этих людей, не знает их, не получает от них благодарственных писем, посылок и денежных переводов. Для него вся работа проходит на экране монитора, человек для него – не более чем строчки кода, и править этот код – всего лишь надоевшая повседневная рутина, которая выполняется полностью автоматически и не приносит никакого удовлетворения. Он просто винтик в системе, и самое страшное, что это его полностью устраивает. Понимаешь, к чему я клоню?
– Что работа в Мастерской не сделает меня суперменом или миллионером?
– Да, и это тоже. Но главное, что я понял, работая здесь: всё, что происходит в мире, каким бы удручающим или безумным оно ни было, всё максимально справедливо и логично, но справедливость эта – довольно неприятная, иногда страшная, а в отдельных своих проявлениях крайне мерзкая штука.
Остаток дня они ходили по цехам, Иван пытался вникать сразу в огромное количество разрозненной информации, удержать в памяти бесконечно сыплющиеся на него имена, запомнить лица, пока голова его не начала разбухать от переизбытка всего нового. Должно быть, вид у него был довольно-таки ошалевший, и Борис, глядя на него, сказал:
– Да, пора бы уже над тобой сжалиться и отпустить с миром переваривать увиденное. Только давай ещё к Абрамычу заглянем, а то он непременно хотел тебя сегодня увидеть.
В цехе распределения талантов царило оживление. На столике в углу, за которым обычно в перерывах пили чай, стояла коробка с остатками
– Я вам говорю, что в нашей с вами компетенции находится только черновая работа, мы не более чем корректоры написанного неизвестным гением текста. Максимум, на что мы способны, – это расставить там запятые, и то, правила, по которым они ставятся, придумали не мы, так что с работой этой справилась бы любая обезьяна. Поэтому, отрицая существование чудес, вы демонстрируете только лишь собственное ограниченное суждение, но никак не какую-то особую осведомлённость.
– Если вам, молодой человек, хочется считать грозу проявлением божьего гнева, а Солнце – колесницей бога Гелиоса, то флаг вам в руки, но я вам скажу, как кандидат физико-математических наук: любое явление имеет своё рациональное объяснение, а вера в чудо – инфантилизм чистой воды и происходит не от большого ума.
– Но вы же не будете отрицать, что существует множество вещей, наукой не объяснимых? Ясновидение, целительство, гипноз, хождение по углям?
– Большинство этих вещей объяснимы прежде всего с точки зрения уголовного кодекса. Девяносто девять процентов этих ваших чудесных явлений – шарлатанство и мошенничество, рассчитанные на легковерных дурачков.
– А оставшийся один процент тогда что?
– Оставшийся процент будет объяснён в будущем, – убеждённо заявил Авид Абрамович, – наука ведь не стоит на месте. В том виде, в каком мы её понимаем, наука образовалась более двух с половиной тысяч лет назад. Античные учёные, исходя из своих возможностей, пытались объяснить окружающие их явления, но они были в самом начале пути, и очень многое было им недоступно, но их потомки видели мир шире и понимали его глубже. Поколение за поколением учёные упирались в потолок своих возможностей, обусловленный степенью развития фундаментальной науки, но научное знание с каждым новым поколением накапливалось и множилось, так что однажды неизбежно настанет момент, когда наука будет способна объяснить абсолютно всё. Если на свете есть человек, и вправду способный касанием руки вылечить проказу, то учёные однажды непременно построят прибор, фиксирующий энергии, которые он излучает, и энергии эти встанут на службу науке, люди научатся их генерировать и запустят в массовое производство приборы, излучающие их. Они перестанут вызывать священный трепет и прочно войдут в обывательский обиход. Одним «чудом» тогда станет меньше.
– Довелось мне как-то прочесть в одной книжке, что две основные научные теории, существующие на данный момент: общая теория относительности и квантовая механика противоречат друг другу, и положения и той и другой не могут быть одновременно верны 3 . А ведь, наверное, над обеими системами трудились лучшие умы не одного поколения, а всё равно получается, что люди науки блуждают впотьмах и ничего не могут утверждать наверняка.
– Что ж, возможно, через несколько тысяч лет и про нас скажут, что мы были в начале пути.
3
Здесь Семён пытается цитировать Стивена Хокинга, но делает это в несколько искажённом виде.
– А может быть, через несколько тысяч лет люди, в том числе и учёные, станут умнее и признают, что есть на свете вещи в принципе недоступные нашему пониманию.
– Нашему с вами – возможно, но в будущем картина будет меняться. Ведь существует же парадокс познания, неподвластный времени: если представить мои знания в виде шара, то окружающее этот шар пространство – это вещи мне неизвестные. Когда я узнаю что-то новое, то объём шара увеличивается, а следовательно, увеличивается и площадь его соприкосновения с неведомым. Чем больше знаний я накапливаю, тем более широкая перспектива открывается передо мной, но тем больше передо мной появляется вещей, о которых раньше я и понятия не имел. Я понимаю, что мир устроен сложнее, чем я думал, начинаю интерпретировать полученные знания, и чем больший их объём уже мною накоплен, тем более сложными категориями я могу оперировать. Так, со временем, я могу научиться понимать вещи, недоступные мне ранее. И принцип этот работает как с отдельно взятым человеком, так и со всем человечеством. Так что повторюсь: рано или поздно объяснено будет абсолютно всё, а такое понятие, как чудо, останется в далёком тёмном прошлом.