Мастерская судеб
Шрифт:
Когда он оказался внутри, ему почудилось, что он внезапно переместился во времени на два века назад. Если обстановка приёмной ничем не отличалась от среднестатистического офиса и выглядела вполне современно, то в кабинете время застыло где-то в начале девятнадцатого века. Если приёмная была застелена обычным серым ковролином, то здесь под ногами лежал огромный персидский ковёр с затейливым рисунком. Кабинет имел прямоугольную форму, с одной из узких сторон располагалась входная дверь, с другой – большое панорамное окно, обрамлённое тяжёлыми тёмно-красными портьерами с выцветшими золотыми кистями. Под окном стоял массивный резной письменный стол с большим количеством ящиков, за ним спиной к окну сидел Директор. Перед столом стояли, несколько выбиваясь из общей атмосферы своим чуть более современным видом, два мягких, уютных кресла.
– Вы способны их оценить? – вместо приветствия спросил его Директор.
– Э-э-м, оценить… ну не знаю, я не специалист здесь. Но думаю, что каждая стоит целое состояние, так?
–– Разумеется, я спрашиваю не про стоимость картин. Приглядитесь к ним повнимательней и дайте своё суждение – какой вы находите мою коллекцию?
Иван подошёл к картине, висевшей сразу же слева от входа. Он вгляделся в неё, и окружающий мир тут же перестал для него существовать. На картине было изображено могучее раскидистое дерево, одиноко стоящее посреди бескрайних лавандовых полей. Иван, практически не дыша, пристально разглядывал рисунок его кроны и видел, как листья мерно колышутся под порывами ветра, приносящего к дереву отзвуки историй, песен, судеб и событий со всего света. Он вгляделся в узор коры и словно бы всей кожей почувствовал движение жизненных соков внутри его ствола. Он знал, что, когда умрёт это дерево, вслед за ним погибнет и весь мир. На следующей картине была изображена башня, стоящая на высоком утёсе над морем. На горизонте угадывалась тонкая оранжево-розовая полоска – шли первые минуты рассвета. Иван любовался искусно переданной игрой света и тени, но в душе его нарастало смутное ощущение тревоги. В какой-то миг он понял, что для человека, живущего в башне, прошедшая ночь тянулась бесконечно долго, и это была последняя ночь его жизни. Следующим висел портрет грузного пожилого мужчины с крупными чертами лица, надменно выпяченной нижней губой и властным взглядом. Иван не знал, кто это, он мог разве что по костюму определить, что это дворянин эпохи Возрождения, но точно знал, что одно слово этого человека определяло, кому жить, а кому умереть. Под взглядом этого портрета Иван чувствовал себя как кролик перед удавом. На полотне, висевшем вслед за ним, была изображена задорно улыбающаяся молодая женщина в кружевном невесомом платье, с таким же кружевным зонтиком для защиты от солнца в руках, у ног её сидел чёрный мопс. Иван смотрел на её беззаботную, искрящуюся улыбку и чувствовал, что ради неё многие мужчины готовы были убивать, предавать, отдавать последнюю рубашку и даже развязывать войны. Он видел, какую бурную, доходящую до эйфории радость приносила ей игра с ними.
Так он переходил от картины к картине, медленно двигаясь вдоль стены по часовой стрелке. Он рассматривал лица людей, которых никогда раньше не видел, но знал сокровенные их тайны, города, в которых он никогда не бывал, но чувствовал их душу, разглядывал батальные сцены и видел, как последствия запечатлённых на них битв уходят в будущее, расходятся во все стороны, словно круги на воде. Он видел стремящиеся за горизонт парусники и знал, какие из них найдут гибель в открытом море, а какие завершат своё и путешествие и тем самым изменят мир, перенаправят ход истории.
Чем больше полотен проходило перед его взглядом, тем шире раскрывалось его восприятие, тем больше деталей и подробностей он улавливал, с каждым разом находя всё больше взаимосвязей, уходящих далеко за пределы каждой отдельной картины. Полотна с большой охотой с видимым нетерпением стремились поведать ему свои истории, выплеснуть на благодарного зрителя всё то, о чём им годами приходилось молчать. «Картинам тоже бывает одиноко», – подумал он.
Наконец, когда круг замкнулся и все картины были осмотрены, Иван подошёл к столу и опустился в стоящее перед ним кресло. За такое короткое время он понял и почувствовал столь многое, что теперь не мог найти слов, чтобы хоть как-то это интерпретировать. Директор терпеливо ждал, пока Иван соберётся с мыслями. Прошло минут пять, и тот, злясь на собственное косноязычие, начал осторожно подбирать слова.
– За каждой из них есть история, но в то же самое время каждая картина и есть история.
– Слишком расплывчато.
Иван снова задумался. Директор ждал, не проявляя даже малейших признаков нетерпения, словно у него, самого занятого человека в стране, не было более важного дела, чем отвлечённый разговор об искусстве с впервые увиденным им молодым человеком.
– Эти картины говорят. Они могут и жаждут поведать свои истории, чего нельзя сказать, например, даже про самую древнюю вилку, пусть на неё нанизывал солёные огурцы сам Иван Грозный.
– Уже теплее, но подобное суждение может дать любой искусствовед. Вы же явно поняли намного больше. Дам вам небольшую подсказку: как вы думаете, зачем здесь могут висеть эти картины, учитывая, чем именно занимаются в нашем учреждении?
– Что ж, если они здесь не просто для того, чтобы радовать глаз, значит они выполняют какую-то сугубо практическую функцию.
– Вы можете догадаться какую?
– Скорее почувствовать. Мне показалось, что они связывают это место с какими-то очень важными и отдалёнными точками пространства и времени.
– Можно и так сказать. А чем, по-вашему, может быть характерна такая связь?
– Насколько я понимаю, она должна работать в обе стороны, а значит, всё, о чём рассказывает каждая картина, происходит одновременно в прошлом и настоящем. Получается, что взаимодействуя с такой картиной, ты находишься в двух временах одновременно. Это место – что-то вроде перекрёстка времён?
– Что-то вроде, – кивнул Директор. – Эти картины написал один из ваших предшественников.
– Из моих предшественников? – переспросил Иван с таким озадаченным видом, что любой нормальный человек не выдержал бы и расхохотался. Директор же не повёл и бровью.
– Именно так. Борис Евгеньевич вам не сообщил? Вы, молодой человек, после прохождения соответствующего обучения, примете на себя цех по работе с творцами.
– То есть как – целый цех? Насколько я запомнил из того, что Борис Евгеньевич мне вчера рассказывал, каждым цехом руководит мастер – наиболее опытный и способный сотрудник, прошедший все стадии работы подмастерьем, собаку съевший на своей работе, – одним словом элита.
– Всё верно, но, видите ли, работа в том или ином цехе требует от человека строго определённого набора качеств, способностей и склонностей – везде своя специфика. И иметь на любой, даже самой маленькой, должности человека, по каким-то критериям не подходящего, – в нашем случае это преступление против человечества. Любой брак – это загубленные жизни и поломанные судьбы. Работа в Мастерской Судеб – это прежде всего огромная ответственность, так что мне приходится очень тщательно и придирчиво подбирать кадры.
Иван после такого объявления почувствовал, как неотвратимо подступает к нему волна паники. Руки его похолодели, а лоб, наоборот, покрылся испариной. Только вчера он узнал о существовании Мастерской Судеб. Сегодня же он входил в кабинет Директора, боясь каких-нибудь сложных, невыполнимых вступительных испытаний, согласный работать здесь хоть бы даже уборщиком, а его просто попросили дать своё суждение о живописи и вслед за этим сходу объявили, что принимают его на важную руководящую должность и возлагают на него огромный груз ответственности за чужие судьбы. Впору было падать без чувств, но пока Иван держался. Директор, словно и не замечая его состояния, продолжал:
– В целом штат у нас практически полностью укомплектован, есть лишь одна значительная дыра – это, как вы уже догадались, цех по работе с творцами. Собственно говоря, цех это только по названию – творцами занимается только один человек. Объём работы, по сравнению с другими цехами, очень скромен, но специфика уж очень своеобразная – кто попало не разберётся. Предыдущий мастер этого цеха ушёл на пенсию ещё в восемьдесят седьмом – четверть века он занимался этой работой, а вот преемника мы ему с тех пор так и не нашли. На самотёк пустить работу цеха, сами понимаете, мы, конечно, не могли, пришлось распределять её между другими цехами, но без профильного специалиста за прошедшие три десятилетия сфера эта совсем захирела. Культура постепенно стала приходить в упадок, а между тем, деятельность ваших будущих подопечных очень важна для поддержания всеобщего равновесия между духовным и материальным. На данный момент это равновесие в значительной степени нарушено, что может грозить самыми непредсказуемыми последствиями во многих сферах жизни.