Матабар IV
Шрифт:
Собственно, это и произошло. Орел распахнул громадные крылья, и маг мгновенно оказался на улице. Воздух вокруг промерз едва ли не на десяток градусов, и, несмотря на последние недели весны и приближающееся лето, вода в канале вдруг замерла и начала трещать и ругаться, сродни недовольной старухе — лед сковывал её движения.
Дартон не двигался. Он понятия не имел чего ожидать и потому…
Потому не очень понял, что произошло дальше.
Стоило магу выбраться из бара, как орел за его спиной начал стремительно таить, а свечение в глазницах стихало, словно
Ардан, видя, что Селькадец занял оборонительную позицию, намеревался закончить все как можно быстрее. Он чувствовал, как лед и холод стали продолжением его воли. Будто бы он держал в руках карандаш, которым мог написать все, что угодно. Самое нелепое уравнение, самую дурацкую формулу — не важно. Все это стало бы реальным. Существующим здесь и сейчас.
Нужно было лишь вложить мысли, вложить силы и заставить сердце стучать в унисон с дыханием мороза.
И Ард, опьяненный этим незнакомым, чуждым ощущением, десятикратно превосходящим то, что он испытывал, когда создавал живые фигурки из снежинок, занес посох для последнего удара.
Крылья Кайшаса несли его над землей — так было лучше контролировать охоту. Эргар всегда наставлял, что на добычу нужно нападать сверху.
И потому…
Ард внезапно почувствовал, будто тонет. Будто что-то глубокое, тяжелое, массивное надавило ему на грудь и прижало к земле.
Стало сложно дышать. Мир вокруг потемнел и поплыл следом за рябью на поверхности канала, легко разбившего корку инея. Солнце светило над головой. Рассветное, весеннее солнце. Яркое и теплое. Глашатай скорого лета, уже стучащегося в окна и двери домов Метрополии. И дул ветер. Приятный и веселый, несущий рассказы о теплых островах и тех землях, где никогда не выпадал снег.
Здесь не царствовал холод, здесь не правил балом мороз. Они, взращенные в леднике, даже не знали, что бывает настолько жарко и так сильно может сиять небесный огонь. И они исчезли в этом жаре. Растворились быстрее, чем Арди успел бы понять, что произошло и разорвать концентрацию и связь с осколком имени Льдов и Снегов.
А затем случилось то же самое, что и когда он сражался с эльфом Эан’Хане. Только кратно усиленное.
Кости Ардана крутили невидимые, неумолимые жернова, которые не остановишь ни криком, ни молитвой. Кровь вскипала подобно тому, как кипит раскаленное масло. Воздух одновременно обжигал легкие и рвал их в клочья когтями взбешенной лесной кошки. А еще запах. Запах собственной, горящей плоти.
Как если бы Ардана поместили внутрь пламени. Того самого пламени, что изгнало отсюда осколки зимней стужи. Сейчас ведь не их срок.
Дартон не сразу подошел к корчащемуся от боли Эгобару. Тот валялся на расколотой его же ледяными заклинаниями (если там вообще присутствовали заклинания, а не нечто иное) брусчатке, катался из стороны в сторону и… буквально горел. Кожа местами вспучивалась пузырями, напоминающими волдыри от ожогов; волосы тлели алыми искрами; а с потрескивающихся
Дартон склонил голову на бок. Одновременно с этим солнце скрылось за пушистым облаком, накрыв улицу прохладной тенью. И тут же юноша, лежащий перед ним, задышал чуть ровнее. Он все еще не приходил в сознание, но волдыри на теле перестали набухать, стремясь переплюнуть в данной манере весенние почки, а с губ больше срывался кошмарный, пахнущий горящей плотью, черный дым.
Как если бы… если бы солнце причиняло боль Эгобару.
— Но он ведь не вампир… — прошептал окончательно потерявший связь с реальностью Дартон.
В себя он пришел только когда частичный доспех выпил всю Лей из его Звезд и из накопителей тоже. Механизмы отщелкнули рукояти на саблях, внутрь которых были вставлены кристаллические кольца накопителей.
Дартон ощутил разом навалившуюся на него тяжесть. Мир вокруг потерял резкость и контрастность, тело налилось свинцом, а руки непроизвольно опустились ниже.
Неудивительно, что Оруженосцы и даже некоторые Рыцари, сходили с ума и превращались в жалких наркоманов, пытающихся всеми силами продлить действие доспеха, что приводило, обычно, к однозначным последствиям.
Примерно к таким же, какие сейчас испытывал Эгобар. Правда, в тени, юноша явно ощущал себя легче.
Дартон, дернув саблями в стороны, выкинул опустевшие рукояти в воду канала, а затем завел оружие за спину и защелкнул новые.
— Зараза… подниму стоимость на двести эксов… кто знал, что этот недоучка вытянет из меня оба накопителя.
Хотя называть недоучкой того, кто…
Дартон резко повернулся вправо и наверх. Где-то вдалеке уже звенели сирены Имперских стражей и пожарных. Видимо кто-то из соседей и редких, в ранний час, прохожих уже успел донести весь.
Но Селькадца волновало другое. Он, мельком, успел увидеть, как покачнулся тюль в окне последнего этажа и рыжие волосы спрятались за стеной.
— Лишний грех придется отмаливать, — вздохнул Селькадец и направил саблю в сторону окна.
Почему? Потому что остальные жильцы окрестных домов попрятались и носа не показывали — никто из них не рисковал своей жизнью ради праздного любопытства. Никто, кроме этой. А значит — она имела какое-то отношение к Эгобару.
Такого свидетеля нельзя оставлять в живых.
Дартон уже почти было активировал печать, как нечто коснулось его сознания. Селькадец не верил ни в приметы, ни в поверья, ни, тем более, в какие-то предубеждения. Но в этот момент он отчетливо ощутил, может благодаря своим инстинктам, может еще как-то иначе, но Дартон понял — если он совершит задуманное, если отправит к Вечным Ангелам эту рыжеволосую девушку, то все, что его ждет до конца его дней — нечто ужасное.
Настолько беспросветное, категорически жуткое, что одно лишь предчувствие, далекое от реальности ощущение сродни тому, как в преддверии прыжка слегка сосет под ложечкой — одно лишь это заставило Дартона опустить саблю.