Меч и его палач
Шрифт:
– Он не единственный на твоем счету, ведьма, – отвечает ей Колада. – От одного сломленного меча или сабли ты умело берешь крови на столетие своего прозябания, а когда родилась ты сама, не скажешь?
– Так кого вы стремитесь защитить и за кого боитесь, почтенные, – за Хельма фон Торригаля или за себя?
– Фона? – взрывается Вороненок. – Он такой же фон, как Шельм фон Берген и как батюшка его личного мейстера! Палач и клинок палача, возомнивший себя высокородным! Мы считаем своих людей десятками и сотнями, но тогда клинок стоял против клинка и длань, его держащая, – против такой же длани, а это песье отродье кормили черными баранами, связанными по
Моя подруга внезапно успокаивается.
– Я знаю, – кивает она, – знала еще до того, как прочла его девиз. И запечатленные на нем слова о небе и душе показались мне полными благородства. Вы сможете сказать то же о своих врагах и врагах ваших хозяев?
– Как знать, – Нукэмару не спеша приближается к нам, цепляясь за шаткие перила. – Мне всегда казалось, что игра наших хозяев ведется вслепую.
– Так, значит, вы вовсе не уверены в своей праведности, бойцы, – спрашивает моя ведьма. – В том, что ваши люди убивали законно, не по прихоти вождей. И скажу еще более: когда вы переходили на сторону бывшего противника в качестве особо ценного приза, где была ваша честь?
– Не смей так говорить, – строго предупреждает Колокольчик. – Честь и душа наши – в душе и чести нашего хозяина-самурая.
– О, я тронута, – смеется Стелла. – Не скажете тогда, в чем обычно купают новый самурайский клинок?
– В крови невинного, – ответил Нукэмару. – Реже – обреченного на казнь. Чем тогда мы сами лучше палачей? Это первородный наш грех. Я ведь крещен и во Христе, Убийца Клинков, вместе с моим хозяином. Но кровью из глубин хозяйского тела и его шейных вен мы смывали этот изъян нашей острой стали.
– Перед кем ты распинаешься, брат? – перебивает его Вороненок. – Она не просто убийца, а воровка чужой добычи, чужого достояния.
– Лучше быть восприемницей клинка, – говорит колдунья, – чем убийцей его жертв. Лучше принимать в себя жизнь преступников в согласии с законом мира, как Торригаль, чем косить жизнь честных воинов в согласии с прихотями войны, что делали вы все без разбору. Не вы ли сами толковали об этом, когда клали Торригаля в его одинокую могилу? Или вы, кто был так уступчив перед служившим мечу королем в пурпуре, не желаете согнуть гордую выю перед рыжей ведьмой, которой помогает сам меч?
Я чувствую, что вот-вот острота нашего противостояния перейдет допустимую грань, и мы с яростью бросимся друг на друга. На чьей стороне тогда будет ведьма и из кого напьется?
Тут снова настежь распахиваются двери, однако начинается далеко не степенный променад любимцев, как прежде: не стройный поток гибких тел, но рыжая, тяжело кипящая лава, которая затесняет старого японца вглубь проема и подхватывает на себе остальных моих коллег. Даже наши домашние коты вылетают из глубины помещения подобно пушечным ядрам: муж, жена и детишки, каждый весом в добрых шесть фунтов, – и вцепляются кинжалами когтей в лицо Ворону и элегантным дамам. Раскаленная и яростно визжащая плоть мохнатым валом катится вниз по лестнице, клубясь и распадаясь на клочки уже за наружными дверьми.
Низвержение котов утихает. Мои собратья поднимаются на ноги, потирая самые злостные царапины, оправляя лохмотья нарядов и отряхиваясь от едкого пуха. Нукэмару кланяется нам обоим, вздыхает и спускается навстречу тишине.
– Это конец? – спрашивает моя невольная соратница в пароксизме мелкой радостной дрожи.
– Нет, даже еще не начало, – отвечаю я. Потому что мы оба слышим ритмичные и такие уверенные шаги, снова направляющиеся вверх.
Впереди Вали Мехмед Зульфикар в обнимку
– Грибо, котик мой маленький, ты цел? Иди к маме, густых сливочек налью, – глухо доносится из двери напротив, жуткий котяра плавно стекает с рук на пол и исчезает в приоткрытой дверной щелке.
За мусульманином широко шагает сэр Джеймс, опираясь на буковую трость с набалдашником. Говорят, что вправленные в набалдашник рубины перекочевали туда с яблока меча и служат сэру Джеймсу запасной парой живых глаз.
И еще третья пара кованых латных башмаков ритмично ударяет по ступеням немного позади…
– Что ты скажешь не о нашем брате, а о себе самой, девочка? – мягко начинает Мехмед. – Мои друзья были правы?
– Да, я воровка, убийца и лгунья, – говорит Стелла. – Я заманила Тора, чтобы проверить его и уничтожить, если он окажется таким, как я слыхала. Думала подстеречь его во сне, когда он становится неподвижным. Но он защитил меня, уже догадываясь, кто я есть: та, которая пьет кровь. Может быть, он не понял, из кого именно, но не это было ему важно. И не то, что я в любом случае могла бы отстоять себя сама. Он увидел во мне Оберегаемую.
– Ну как, мой милый бритт? – поворачивается Зульфикар к Экскалибуру. – Неужели трудно предоставить этим путаникам завершить игру без нашего вмешательства? Им и с ними Аллаху?
– Чтобы каждый из обоих сполна вкусил того, что призвал себе на голову, – задумчиво прибавляет англичанин. – В этом что-то есть, право.
– А как насчет того, чтобы малость подогреть партийку? – слышу я третий голос: хриплая боевая труба, смешок с привкусом злорадства. Я смотрю вниз…
Викинг, от ног до головы сплошь в ржавом кольчужном железе. Мой старший двойник – одного роста, одинаковой стати, оба мы – двуручники с длинной рукоятью без гарды, с нешироким перекрестьем и тупым концом, хотя норманн был создан для боевой рубки. Даже его длинное одеяние с полосой поперек лица – копия глухой кожаной накидки моего мейстера, в которую обратились мои ножны сразу после моего воскресения.
Великий Нотунг, меч героя Зигфрида. Он пережил то, что ни одному из нас не удавалось: слом души и тела. Его отковали заново из двух стальных обломков и выкупали в драконьей крови, так что он чуть не растворился в ней. Теперь он так мощен и груб, что никого и ничего не страшится – вплоть до Страшного Суда. И это он вызволил меня из моей безымянной могилы, приютил и воспитал. Это он показал мне, как мы можем оборачиваться людьми.
– Так я что говорю, крестник, – смеется он, показывая выщербленные зубы. – Какое вам дело, мои пташки, до нас до всех и нам восьмерым – до вас, так, что ли, вы думаете? А ведь у каждого из вас двоих осталось поменьше половины от сил, нужных для того, чтобы просто выжить в этом говенном мире, – оттого ты так романтично бледна, детка, и в полдень прячешься за траурными шторами, а тебя, сынок, так остро позывает на сладенькое. Мафиозная закуска тебе на один зубок пришлась… Как вы оба, интересно, будете выкручиваться? Ха! Пошли, братья, в самом деле. Оставим сладкую парочку вдвоем, а я еще и колыбельную ему спою.