Меч в терновом венце

Савин Иван Иванович

«Мы ничего ни у кого не просим…»

Мы ничего ни у кого не просим. Живем одни — быть может, потому, Что помним добровольческую осень И наше одиночество в Крыму. Тогда закат раскрыл над нами веер, Звездой вечерней засияла высь. С утра мы бились с конницей — на север, Потом — на юг — с пехотою дрались. Мы тесно шли, дорогу пробивая. Так бьет в утес девятая волна. Последний бой! Идет не так ли стая Волков, когда она окружена? И мы прошли. Прошла и эта осень, Как бег ночной измученных коней, — Еще не знали, что с рассветом бросим На пристани единственных друзей.

«Никто нас не вспомнит, о нас не потужит…»

Никто нас не вспомнит, о нас не потужит. Неспешной водой протекают года. И

было нам плохо, и станет нам хуже, Покоя не будет нигде, никогда. Да мы и не ищем спокойного года, Да нам и нисколько не нужен покой: Свобода еще с Ледяного похода Для нас навсегда неразлучна с бедой.

«Мы уходили налегке…»

Мы уходили налегке. Мы уплывали торопливо На взятом с боя челноке, В волнах осеннего разлива, И быстроводная река В крутых кругах водоворотов Несла нас, пенясь и кипя… Как хорошо! Но жаль кого-то. Кого? Но только не себя!

МАРТ

За облысевшими буграми Закаты ярче и длинней, И ниже виснут вечерами Густые дымы куреней. В степи туманы да бурьяны, Последний грязный, талый снег, И рьяно правит ветер пьяный Коней казачьих резвый бег. Сильней, сильней стяни подпруги, Вскачи в седло, не знав стремян; Скачи на выгон, за муругий На зиму сложенный саман. Свищи, кричи в лихой отваге О том, что ты донской казак; Гони коня через овраги, За самый дальний буерак. Пусть в потной пене возвратится Твой конь и станет у крыльца; Пусть у ворот ждет молодица С улыбкой ясной молодца. Отдай коня. Раздольно длинный Путь утомил. И будешь рад Вдохнуть в сенях ты запах блинный, Повисший густо сизый чад. Как раньше предки пили, пели, Так пей и ты и песни пой. Все дни на масляной неделе Ходи с хмельною головой. Но час придет. И вечер синий Постелет медленную тень, И в запоздалых криках минет Последний день, прощеный день. Сияй лампадами, божница, В венке сухого ковыля. Молиться будет и трудиться Весь пост казачая земля.

1942

Тебе не стр а шны голод и пожар. Тебе всего уже пришлось отведать. И новому ль нашествию татар Торжествовать конечную победу? О, сколько раз борьба была невмочь, Когда врывались и насильники и воры! Ты их вела в свою глухую ночь, В свои широкие звериные просторы. Ты их звала, доверчивых собак, В свои трущобы, лютая волчица. И было так, и снова будет так, И никогда тебе не измениться.

СОЧЕЛЬНИК

Темнее стал за речкой ельник, Весь в серебре синеет сад, И над селом зажег сочельник Зеленый медленный закат. Лиловым дымом дышат хаты, Морозна праздничная тишь. Снега, как комья чистой ваты, Легли на грудь убогих крыш. Ах, Русь, Московия, Россия, Простор безбрежно снеговой, Какие звезды золотые Сейчас зажгутся над тобой! И все равно, какой бы жребий Тебе ни бросили года, Не догорит на этом небе Волхвов приведшая звезда. И будут знать и будут верить, Что в эту ночь, в мороз, в метель Младенец был в простой пещере В стране за тридевять земель.

ПУТЬ

Твой отец в далекой ссылке, Мать его не дождалась; Поклонись ее могилке, Истово перекрестясь. Уцелевшего соседа Ты под вечер навести — Потаенная беседа И прощальное «прости». Ты не мальчик! Все пятнадцать На плечах твоих годов. В эти годы нужно драться, Надо знать своих врагов. Говорят — и правда это — У какой-то там реки, В чужедальнем крае где-то Проживают казаки. Уходи, пока не поздно, Взять землицы не забудь, И по солнцу, и по звездам Ты найдешь свой верный путь.

ШЛЯХ

Всё

те же курганы И гетманский шлях, Седые бурьяны На снежных полях. А вечером поздно Уже наверху Знакомые звезды На Млечном шляху. В морозной полуде Родное окно — Какие-то люди Живут здесь давно. И дом мой им тоже Такой же родной, Как будет он позже Для смены другой. Приходят, уходят И снова придут. Но старые песни Уже не поют. Никто и не знает О песне такой: «За Доном гуляет Казак молодой!..»

«Под утро на вечере этом…»

Под утро на вечереэтом Стояла жемчужная мгла, И был я подростком кадетом, А ты институткой была. И жизнь начиналась сначала Под утро на этом балу; Всю ночь ты со мной танцевала Кружилась на скользком полу. И музыка, музыка! Снова Казалось нам прошлое сном, И жизнь прожитая в оковах, Лежала в снегах за окном. И как над безвестной могилой, Над прахом, над снегом — над ней Бессмертно сияли светила Твоих изумленных очей.

ВОЛЬНИЦА

Минуя грозных стен Азова, Подняв косые паруса, В который раз смотрели снова Вы на чужие небеса. Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше смерть и горе В туман турецких берегов. Но и средь вас не видел многих В пути обратном атаман, Когда меж берегов пологих Ваш возвращался караван. Ковры Царьграда и Дамаска В Дону купали каюки; На низкой пристани Черкасска Вас ожидали старики. Но прежде чем делить добычу, Вы лучший камень и ковер, Блюдя прадедовский обычай, Несли торжественно в собор. И прибавляли вновь к оправе Икон сверкающий алмаз, Чтоб сохранить казачьей славе Благую ласку Божьих глаз.

СЕРЬГИ

Моей жене

1

Где их родина? В Смирне ль, в Тивризе? Кто их сделал, кому и когда? Ах, никто к нам теперь не приблизит Отлетевшие в вечность года. Может быть, их впервые надела Смуглолицая ханская дочь, Ожидая супруга несмело В свою первую брачную ночь. Иль позор искупить, чтобы девичью Побороть горечь жалоб и слез, Их влюбленный персидский царевич Своей милой в подарок принес. И она, о стыде забывая, Ослепленная блеском серег, Азиатского душного рая Преступила заветный порог. Сколько раз, видно, женские уши Суждено было им проколоть, Озаряя гаремные души, Украшая горячую плоть. Сколько раз госпожа на верблюде Колыхала их в зное пустынь, Глядя сверху на смуглые груди Опаленных ветрами рабынь. Но на север, когда каравану Путь казачий разбой преградил, Госпожу привели к атаману. Атаман госпожи не щадил — Надругался над ней, опорочил, На горячий швырнув солончак, И с серьгами к седлу приторочил, Привязал за высокий арчак. Или, может быть, прежде чем кинул Свою жертву под гребень волны, Разин пьяной рукою их вынул Из ушей закаспийской княжны, Чтоб потом, средь награбленной груды, Забывая родную страну, Засветилися их изумруды На разбойном, на вольном Дону. Эх, приволье широких раздолий, Голубая, полынная лепь! Разлилась, расплескалась на воле Ковылями просторная степь. И когда эту свадьбу справляли Во весь буйный казачий размах, Не они ль над узорами шали У Маланьи сверкали в ушах? Не казачью ли женскую долю Разделяли покорно они, Видя только бурьяны по полю, Да черкасских старшин курени? Но станичная глушь миновала, Среди новых блистательных встреч Отразили лучисто зеркала Их над матовым мрамором плеч. Промелькнули за лицами лица И кануном смертельных утрат Распростерла над ними столица Золотой свой веселый закат.