Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Она раскрыла книгу и, написав что–то под своим портретом, сказала:
— Возьмите, но прочтите написанное дома, а теперь — в гостиную.
Я хотел было откланяться, но госпожа Барк удержала меня.
— Чашку чая, — сказала она.
Зося вкатила маленький столик на резиновых роликах. Кекс, сандвичи, бисквит, персидские гязи и душистый лайджанский чай в цветном фарфоровом чайнике были на нем.
— Чай заварен по–русски. Я знаю, вы, русские, не любите пить сваренный по–английски ти [8] . Прошу вас, эти сандвичи, как и самый чай, произведение искусства Зоси, — передавая мне чашечку с
8
Чай (англ.).
Я взял чашечку, отпил глоток, вспоминая «лекарство доктора Красновой».
— Я тоже люблю русский чай, — прихлебывая маленькими глоточками, сказала хозяйка.
— Скажите, кто по национальности ваша Зося? Она, конечно, не англичанка? — спросил я, делая второй глоток.
Госпожа Барк улыбнулась.
— О–о, моя Зося тоже из числа тех женщин, которые нравятся мужчинам!.. Мне очень не везет, мой дорогой полковник, самой судьбой я обречена на то, чтоб быть окруженной прелестными женщинами, будь это моя подруга, знакомая или горничная, и теряться в их блестящей толпе.
— Прекрасный бриллиант нуждается в хорошей оправе… От этого он выглядит еще ярче, — сказал я, делая снова глоток.
— О–о, вы так думаете!.. Мне это приятно слышать, хоть я и понимаю, что вы — джентльмен, сказавший даме комплимент. Итак, когда же я представлю вас госпоже Генриэтте Янковецкой, прекрасной даме и владелице этой записной книжки?
— Прошу меня извинить, но могу быть к вашим услугам только в пятницу на той неделе, — сказал я, внутренне восхищаясь тем, как она, не ответив на мой вопрос о Зосе, так непринужденно и ловко вела беседу со мной.
— На той неделе, — раскрывая лежавший на столе перекидной календарь, как бы про себя, повторила госпожа Барк, — а–а… очень хорошо… в пятницу в двенадцать часов дня я должна быть на приеме у местного мага и кудесника Го Жу–цина. Вы слышали о нем? — внезапно поднимая на меня глаза, спросила она.
— Как вы сказали — Го… — силясь повторить имя мага, сказал я.
— Го Жу–цина… Это фокусник и чародей. Очень интересная личность, многое из того, что предсказывает он, сбывается. Конечно, все это случайно, но все–таки им интересно заняться… Так вот, приезжайте ко мне, милый полковник, ровно в одиннадцать часов. У меня уже будет мисс Генриэтта, и мы после ленча втроем поедем к этому знаменитому магу. Хорошо?
Я поклонился и, сопровождаемый ею, пошел к выходу.
В передней показалась взволнованная Зося. Она что–то быстро шепнула хозяйке. Госпожа Барк улыбнулась и, взяв меня под локоть, сказала просто:
— Мой дорогой сэр, я вас прошу подождать одну–другую минуту, пока слуги уберут воду, разлитую на лестнице… или… — она на секунду задумалась и затем самым сердечным тоном продолжала: — Или даже будет лучше, если Зося проводит вас по внутреннему ходу… Эти иранские слуги так медлительны и нерасторопны, что могут надолго задержать вас. Ведь мы же друзья, не правда ли? — и решительно добавила: — Зося, проводите господина полковника через запасной ход.
Я снова поклонился и пошел по коридору за спешившей, все еще взволнованной Зосей. Проходя по коридору к круто спускавшейся винтовой лестнице, я глянул в оконце и чуть не вскрикнул от изумления. Через двор шел тот самый маленький человек, который, посетив меня в городе Н., на Западном фронте, жаловался на осаждавшие его привидения. Но теперь он держался уверенно, спокойно, солидно
Зося раза два вполоборота оглядывалась на меня, но, видя мое ровное, безмятежное лицо, успокоилась. Спускаясь по винтовой лестнице во двор, я полусмеясь сказал:
— Зося, мне, право, не хочется уходить отсюда.
— От госпожи Барк? — лукаво спросила она.
— Нет… от Зоси, — продолжал я.
Она искоса глянула на меня, улыбнулась и молча покачала головой.
— Зося, я через неделю снова буду у госпожи Барк… Подумайте и скажите, могли бы мы с вами пойти в кино, в кабаре или просто погулять и покататься.
Она снова покачала головой и тихо сказала:
— Зачем это?.. Не надо… — но ее смеющиеся глаза снова, будто случайно глянули искоса и, встретив мой взгляд, загорелись шаловливым огоньком.
Она проводила меня через весь двор. У ворот я взял ее руку и крепко пожал.
— У нас не принято, сэр, пожимать руку прислуге, — сказала она, пытаясь отдернуть ладонь.
— У кого «у нас»? — спросил я.
— У англичан и американцев, сэр.
— А у нас, у русских, у славян, принято, а так как мы с вами не американцы, то, значит, нас это не касается… До свидания, Зося.
Девушка вдруг как–то съежилась, испуганно осмотрелась по сторонам и неожиданно быстро, почти бегом, направилась к дому.
Я вышел на улицу. У подъезда стоял новенький военный автомобиль со странным оранжево–синим флажком на радиаторе. Шофер, посасывая трубку, читал газету и не заметил, как я, медленно проходя мимо, внимательно оглядел машину, привезшую маленького человека к журналистке Эвелине Барк.
Быстрота, с которой рабочие переделали кабинет, поразила меня. Прошло не более трех–трех с половиною часов, а работа уже была закончена. Стены комнаты обтянуты цветным шелком, все ковры и гобелены, плинтусы, карниз и подоконники сняты и заменены. Камины прочищены, решетки надраены до режущего глаза блеска, зеркала сменены новыми, мебель унесена, а на ее место поставлены золоченые, стиля ампир, стол, кушетка, диван, козетки и еще какие–то мудреные штуки, на которые опасно было сесть, так хрупки и воздушны они были на вид.
В моем кабинете, на месте прежнего рабочего столика, высился большой, министерского типа, письменный стол со множеством ящичков, с десятком отделений, с разнообразными украшениями, с вырезанными на толстенных ножках психеями и амурами. Одна ножка изображала Вакха, сидящего на раздувшемся бурдюке с вином, другая — Геркулеса, сражающегося с лернейской гидрой, третья — пьяного католического монаха XIII–XIV веков, как бы соскочившего со страниц «Декамерона». Аббат пил вино из огромной чаши, а большой, круглый его живот, прикрытый сутаной, незаметно переходил в толстое и прочное подножие стола. Четвертая ножка была столь фривольного и веселого характера, что даже сами рабочие, видимо, устыдившись явной откровенности вакхической группы, повернули ее к стене, плотно прижав обнаженную вакханку и догнавшего ее сатира к пышному шелку занавесей. Все стало пышно и… безвкусно. Столы с бумагами еще не были внесены. Я пошел в комнату, где находились они. У дверей стоял караул, возле которого, смешно вытаращив глаза и опасливо поводя ими по сторонам, стоял Сеоев. Завидя меня, он шагнул навстречу и, делая таинственное лицо, потянул за рукав в сад. Там он с тем же заговорщическим выражением лица молча сунул мне бумагу.