Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Овалов Лев Сергеевич

— В городе?

— Не–ет… о городе поговорим после, нет, не в городе, а недалеко от него.

Арестованный пожал плечами.

— Мало ли где бывают шоферы… То на складах дивизии, то в госпиталях, то в АХЧ, то еще где–нибудь вроде Садков.

— Вот, вот, об этом именно я и спрашиваю, — сказал я. — Когда и для чего вы поехали с Юльским в Большие Садки?

(Если вы забыли, товарищ начальник, напоминаю: «Садки» — это больница для сумасшедших.)

— Во–первых, там как раз и работала врачиха, с которой спутался Юльский, но поехали мы туда не потому, что это было его дело, а потому, что Юльский сказал, что среди больных есть один из моего родного Старе Място, одного

из районов Варшавы. Я, конечно, заинтересовался, ведь всех оттуда я знаю, надеялся, может быть, услышу что–нибудь о сестре. Но поездка оказалась напрасной. Человек этот был не из Старе Място, да вдобавок совершенно больной. Он чего–то все пугался, бормотал о расстрелянной Ядзе, о детях, лежавших на снегу, потом стал дуть на стенку и отгонять чертей… Я скоро уехал, так и не поняв, зачем Юльский взял меня с собой в больницу…

— Разве он не познакомил вас с докторшей? — спросил я.

— Нет!.. Он прямо засекретил ее… Я просил его познакомить с ней, но он промолчал. Да, по–моему, он ее тогда тоже не видел. Пока я ходил в больницу, он зашел во флигелек к знакомому.

— Какому знакомому?

— Не знаю, я и видел его только мельком, маленького роста, пожилой господин…

— Русский?

— Не знаю. Он не сказал ни слова, только улыбнулся и махнул нам рукой на прощанье, когда Юльский садился в машину.

— А вы знаете, что Юльский исчез? — спросил я.

Кружельник улыбнулся.

— Пан капитан шутит. Зачем ему прятаться? Женщину он не убивал, она сама себя лишила жизни, а если Юльский будет прятаться, так его же назовут дезертиром и будут судить.

— Конечно, но он из двух зол выбрал меньшее: пусть судят его товарища и соучастника в то самое время, когда он будет уже далеко.

— Меня… судить? — удивился Кружельник. — Но за что? Я, правда, поступил нехорошо, что согласился помочь ему.

— Бросьте, Кружельник, оставьте в покое врачиху, она такая же любовь Юльского, как ваша…

— Что вы говорите, пан капитан? — побледнев, сказал Кружельник. — Я, конечно, поступил плохо, желая помочь товарищу, но я всегда был честным человеком и честным поляком и не понимаю, о чем вы говорите.

— Понимаете, Ян Кружельник, понимаете. Вы отлично знаете, что Юльский был шпион, что врачиха эта убита им и что этот маленький человек был немецким диверсантом…

— Езус–Мария… что вы только говорите, пан капитан? Или я сошел с ума или вы!! Какой человек, какая врачиха? Да я ее не видел никогда, а человечка этого всего одну секунду, когда он провожал Юльского… Да Юльский не мог быть их шпионом, он так ненавидел Германию… Вы шутите, пан капитан, и очень жестоко. Я не заслужил такой страшной шутки.

— Это все, что можете сказать?

— Все… мне больше нечего говорить. Во всяком случае, я сказал все, что знаю.

— Отведите его! — приказал я.

Кружельник помертвевшими глазами смотрел на меня.

— Я не сделал ничего дурного, я честный человек, — упавшим голосом произнес он.

Его увели. Я взял машину и сейчас же поехал в Садки, чтобы найти маленького человечка или хотя бы узнать о нем.

Директор больницы, доктор Кашин, сказал, что в больнице такого человека не было, но что во флигеле, занятом уже с месяц назад посторонними людьми, кажется, находился кто–то подобный. Когда я спросил его о состоянии здоровья больного, приходившего к полковнику с жалобой на привидения, Кашин удивленно сказал:

— Как?.. Разве вы не знаете, что он умер?

— Умер?.. Когда и от чего?

— Через два или три дня после возвращения из штаба, а умер от паралича сердца, если не ошибаюсь, это легко выяснить по книгам. Кстати, ведь этот больной юридически был не наш…

—

То есть, как не ваш?

— А так… Он прибыл сюда откуда–то из Польши, и только по настоянию врача и вот этого самого человечка из флигеля я и поместил его в своей больнице.

— Врача? Мужчины или женщины? — спросил я.

— Женщины. Капитана медслужбы Красновой, работавшей в вашем штабе. Она сказала, что он необходим для каких–то целей.

— А этот человек?

— Он не вмешивался в разговор, но было очевидно, что больного привез сюда именно он, тем более, что больной до поступления к нам провел несколько дней с ним, во флигеле.

— А не бывал ли у вас молодой польский солдат?

— Шофер, Юльский? Как же, бывал и очень часто. Милый, обходительный, вежливый человек…

— А другой какой–нибудь шофер или солдат.

Доктор задумался.

— Н–нет, не припомню, — сказал он. — Других не встречал. Пойдемте во флигелек, может быть, мы там встретим этого самого гражданина.

Я усмехнулся, слушая наивный лепет врача. Для меня было ясно, что несчастный помешанный был умерщвлен теми же людьми и, возможно, тем же ядом, который убил «врача Краснову», или Гертруду Янковиц, как назвал ее полковник.

Во флигеле, конечно, никого не было, за исключением двух–трех женщин, стиравших белье на кухне, да старика–инвалида, коловшего дрова.

— Это гражданин Косоуров? — спросил инвалид на вопрос доктора о том, где жилец, занимавший флигелек.

— А он уже дней пять как уехал… — сказала одна из женщин.

— За ним шофер–поляк заезжал, они вместе вмиг собрались и укатили, — добавил инвалид, снова принимаясь за свои дрова.

Я поехал назад.

Вот пока все, что могу сообщить вам о таинственном деле с привидениями. Если что–либо будет нового, напишу, не дожидаясь ответа.

Привет от всех.

Уважающий вас Алексей Аркатов».

Дом, предоставленный нашей группе, состоял из двух совершенно отличавшихся одно от другого зданий. Первое, выходившее фасадом на улицу, было типичной европейской постройкой в четыре этажа, с балкончиками на улицу, с нарядным подъездом, скульптурами, изображавшими мифического героя древнего Ирана — кузнеца Каве, убивающего дракона. В нем расположилась вся наша группа и техническо–административная часть коллектива. Были отведены этажи под канцелярии, архив и для машинисток.

Второй же дом, расположенный внутри двора, был не тронутый временем старо–персидский «эндерун», то есть «женская половина», в которой его владелец в кругу семьи проводил свой досуг. Это был двухэтажный особнячок с широкими, метра в два, окнами, на цветных стеклах которых были изображены шахская охота за джейраном, лев, пронзенный копьем, охотники, восточные балерины, танцующие перед мужчиной, курящим кальян. Здесь не было ни печей, ни электричества, ни тем более, магистралей парового отопления и газа. Тут царила первобытная иранская старина. Свечи в широких, раструбом, лампионах стояли на каминных рамах. Ковры и мутаки устилали полы, мозаичные украшения из цветного стекла и перламутра были вкраплены в стены. В двух комнатах были камины; огромные, неуютные и холодные, они вряд ли могли хорошо отопить эти большие, высокие комнаты в холодные зимние дни, когда со стороны Каспия дули суровые ветры и леденел воздух. У стен стояли зеленые, окованные красной медью сундуки. Мебели не было, и только вазы для цветов, стоявшие на стенных выступах и подоконниках, да фарфоровые розовые и зеленые люстры украшали эти комнаты. Но генералу именно это и нравилось здесь, и он, в первый же день нашего приезда, облюбовав одну из комнат эндеруна, переселился сюда. Работая вместе с нами, он под вечер уходил сюда.