Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Сеоев молча и внимательно всматривался в мелькавшие утесы, пропасти и дикие нагромождения скал. Лицо его было напряженно, но глаза горели теплым и светлым огнем.
— Как у нас в Осетии, товарищ полковник, — тихо сказал он. — Вот это место совсем как в Куртатинском ущелье…
А поезд все бежал вперед, пыхтя паром, лязгая буферами и шумно дыша. И во весь его долгий путь, и на деревянных помостах временных станций, и у тоннелей, и среди скал, — повсюду мы видели советских солдат, железнодорожников с красными бантами на груди. Дорога надежно и прочно
— Перевал пройден, теперь пойдет небольшой спуск, а там и самый Фирузкух, — сказал Крошкин, показывая по карте станцию и тоннель, к которым мы держали путь.
Скалы уступили место покатым склонам гор, голубое небо, зеленая трава и дымящийся горизонт открылись перед нами. Издав протяжные гудки, поезд, замедляя бег, подошел к станции Фирузкух, в полукилометре от которой начинался тоннель.
Станция была невелика. Несколько домов были раскиданы по полям. Серое станционное здание, багажный сарай, приземистая, казарменного типа, постройка протянулась вдоль полотна. На перроне — наши и иранские железнодорожники, дежурный в красной фуражке, две медицинские сестры, лейтенант с неестественно напряженным взглядом, устремленным на подходящие вагоны. Несколько крестьян стояло возле семафора, ребятишки бегали, размахивая руками, продавец тыквенных семечек, риса и вяленой рыбы со своим лотком примостился на площади. Крестьяне что–то говорили между собой, улыбаясь и кивая в нашу сторону.
К нам подбежал лейтенант и, пристукнув каблуками, четко отрапортовал:
— Товарищ полковник, младший лейтенант Косарев прислан для сопровождения вас к месту происшествия.
— А далеко оно? — пожимая ему руку, спросил я.
— Никак нет! В этом доме, — показывая на серое, вытянутое вдоль площади здание, сказал он.
— Задержите поезд до моего распоряжения, — приказал я коменданту станции.
— Слушаю–с! Сейчас отдам распоряжение поездной команде, — ответил тот, следуя за нами по перрону.
Мы вошли в здание, у дверей которого стоял часовой. Командир охранного батальона капитан Руденко, человек с седеющими висками и свежим, молодым лицом, встретил нас. Отрапортовав о случившемся, он провел нас в комнату, где находился задержанный диверсант.
Арестованный не был иранцем, хотя одет он был так, как обычно одеваются небогатые персы: в серую дешевую пару, поверх которой — суконная верблюжья аба, на голове темный «кутук». Он медленно поднялся и церемонно поклонился нам.
— Кто вы такой? — спросил я.
— Тегеранский житель.
— Почему вы очутились здесь?
— Я немного занимаюсь медициной и собирал здесь лекарственные травы. Уже три дня я занимался этим делом возле села Бала–Кянт. Сам кятхуда [22] может подтвердить это.
— Как вы очутились в банде, открывшей огонь по нашим солдатам?
— Случайно, причем я даже и не предполагал, что эти люди и ваши солдаты начнут сражаться друг с другом.
— Но как же все–таки вы очутились с ними?
22
Староста
— Очень просто. Я собирал на поле травы, увлеченный своим делом, я не видел никого и оторвался от своего занятия только тогда, когда вокруг раздались выстрелы, засвистели пули… Я испугался, побежал по дороге, по которой уже бежали люди… Но кто они, я, конечно, не знал и думал, что и они такие же мирные люди, как и я. Потом нас догнали ваши конные солдаты, и я сразу же остановился. Солдаты должны подтвердить это, я не только не стрелял в них, но у меня не было никакого оружия… на мне была сумка с травами.
— Но солдаты сказали, что вы изо всех сил улепетывали от них в горы.
— Вполне понятно, ага. Я был перепуган этой неожиданно возникшей стрельбой и даже сначала принял скачущих людей за разбойников.
— Недалеко от того места, где задержали вас, солдаты нашли парабеллум и пять полных обойм к нему.
— Возможно, что его бросил кто–либо из убежавших злодеев, — просто объяснил «искатель трав».
— Конечно, — согласился я, — а кстати, как ваше имя?
— Феридун Али–Заде, с вашего позволения, ага. Мои пациенты называют меня хакимом, но я просто лекарь, — почтительно кланяясь, сказал арестованный.
— А национальность?
— Не понимаю вас, ага, — удивился «лекарь». — Я иранец, хотя моя мать была еврейкой, от которой я унаследовал светлые волосы и голубые глаза.
— Мама, значит, виновата! — ухмыльнулся Крошкин.
— Что изволил сказать почтенный ага? — спросил «лекарь», видимо, не понявший русской речи.
— Он сказал, что не верит вашей болтовне и считает вас немцем, одним из тех прохвостов, которые ушли в подполье после отречения Шаха–Резы.
«Лекарь» пожал плечами и улыбнулся.
— Он ошибается. Я — иранец и никаких немцев не знаю и не хочу знать.
За дверями послышался шум, чей–то громкий, возбужденный голос. Внезапно в распахнувшуюся дверь шагнул летчик–американец, а за ним тщетно его удерживавший молодой лейтенант.
— Господин полковник! Извините за столь бесцеремонное вторжение, но, честное слово, мои грузы не могут ждать, — торопливо заговорил американец, — мне сказал комендант, что от вас последовал приказ… — вдруг он остановился, удивленно уставился на арестованного и заморгал глазами. «Лекарь» отвернулся и всей пятерней стал чесать лоб, закрываясь ладонью от американца.
— Билл, что за черт?.. Что за маскарад?.. — бесцеремонно заглядывая ему в лицо и заходя сбоку, сказал летчик. — Какого черта вы обрядились в шкуру иранского бродяги?
Лейтенант что–то хотел сказать, но Крошкин движением руки остановил его.
— Да что вы вертитесь, как волчок, Билл Хартли? — продолжал летчик. — Не узнаете старого Лирайта, с которым выпили не одну пинту виски?
— Я не понимаю, ага, что говорит этот господин, — складывая на груди ладони, смиренно сказал «лекарь», обращаясь ко мне.