Медвежий Хребет
Шрифт:
— Исполним в точности, Фекла Ильинична, — надтреснутым тенорком сказал Феоктистов, принимая сумку.
Его покрыл своим басом Полуянов:
— И тебя не забудем поцеловать на прощание, — нагнувшись, он небрежно поцеловал жену в щеку.
Феоктистов, вызвав ухмылку шофера, бережно поцеловал ей руку. Фекла Ильинична прослезилась, полезла за платочком. Шофер снова ухмыльнулся и сказал как бы про себя:
— И так оттепель, а тут еще водицы подпускают…
Да, на дворе, спутав все календари, была оттепель. Сейчас бы свирепствовать сорокаградусному декабрьскому морозу, висеть плотному молочному туману, а вместо этого по-весеннему греет солнце, с крыш срываются сосульки,
Полуянов услышал шофера, бросил ему:
— Помолчал бы, паря. Не твое это дело…
Шофер гмыкнул и пошел к машине. Феоктистов забеспокоился:
— Садиться надо, Дмитрий. Сейчас поедем.
— Идем, Никита, идем… Ну, Феклушка, будь здорова. Не скучай…
Они поднялись по ступенькам — сначала рослый Полуянов, за ним мелковатый Феоктистов. Двери захлопнулись, и через минуту автобус двинулся. Фекла Ильинична прямо по лужам прошла несколько шагов за машиной. Через стекло она видела лица стариков; затем лицо мужа исчезло, а Феоктистов все еще продолжал смотреть на нее…
Голубовато-синий автобус миновал обледенелые улицы шахтерского городка и выбрался на таежную дорогу, тоже обледенелую. По льду и ухабам он катил так же уверенно, как его собратья катили в этот миг по асфальту Москвы.
На рытвинах машину покачивало. Пассажиры, разместившись на мягких удобных сиденьях, подремывали или вполголоса разговаривали. Курносая девушка, обладательница чемодана-сундука, который стоял у ее ног, достала книгу, начала читать. Шофер, не оборачиваясь, сказал:
— Ох, и странный вы народ, пассажиры. Гляжу на вас и удивляюсь. Вот садились — толкались, чуть ли не дрались, а в автобусе даже свободные места остались. Так чего же вы спешку пороли?
— А пассажиры все такие, — на этот раз миролюбиво отозвался Полуянов. — Им всегда мерещится: опоздают, не сядут, не уедут…
— Вот то-то и оно… А я бы на месте некоторых не торопился. Особенно, ежели семейный. Дорога, прямо скажу, рисковая: спуски, повороты да еще обледенела… Тут каждый божий день аварии…
И шофер стал рассказывать о разных авариях и катастрофах. Полуянов, про себя посмеиваясь, поддакивал ему. Девушка отложила книгу и прислушалась, испуганно раскрыв глаза.
Феоктистов не отрывался от окна, в стекле отражалось его худое изможденное лицо с бескровным, будто провалившимся ртом. Сразу метрах в трех за шоссе вставала тайга. Верхушки сосен качались под ветром, между стволами то желтел песок, то белел выпавший еще в сентябре снег, то серели кусты безжизненного сейчас багульника.
Феоктистов глядел на мелькавшие за окном сосны и думал, что вот впервые за много лет они с Дмитрием едут в отпуск не на курорт, а в Читу, к своим детям. Уж так повелось: каждый год они получают путевки. Ему, Феоктистову, нельзя не лечиться: с язвой желудка шутки плохи. А Дмитрий не хочет отставать от друга, хотя никаких особых болезней у него нет. Просто привыкли быть вместе. Даже воскресные дни всегда проводят вместе: или подаются на рыбалку, или в кино — и тогда с ними Фекла Ильинична, — или Феоктистов приходит к Полуяновым в гости. А вот на этот раз отправились в Читу. Маша родила, и Дмитрий загорелся: надо посмотреть внука, да и дочь давно не видел…
Автобус основательно тряхнуло — проезжали через ветхий, с вывороченными бревнами мост, — и Феоктистов стукнулся лбом о стекло. Сидевший рядом Полуянов придавил его к стенке. Отодвигаясь от Феоктистова, сказал шоферу:
— Может, тоже хочешь под откос? Как те, про которых ты нам страсти обсказывал…
Шофер спросил:
— Не верите, папаша?
—
У шофера вспыхнули уши, он шепотом выругался и надолго замолчал, обиженный. А Полуянов затеял беседу с курносой девушкой: куда едет, к кому, где учится? И опять подшучивал над ее чемоданом, в который легко можно уместить все приданое…
Феоктистов, чуть улыбаясь, слушал друга и думал: неугомонный старик. Впрочем, он и на старика не похож — сильный, бравый, свежий как огурчик, разве что облысел, но сейчас он в шапке, этого не видно. А с другой стороны, Дмитрий, конечно, самый настоящий старик, коль заимел внука. Подумать только: Маша — уже мать. Так и его Андрюшка скоро заделается отцом.
Вспомнив о сыне, Феоктистов загрустил: давно не виделись, хотя от шахтерского городка до Читы не так уж далеко. Он все ездил по санаториям, а Андрюшка тоже никак не мог выбрать времени наведаться к отцу. Вот уже и женился, а сноху он, Феоктистов, до сих пор не видел. Впрочем, и Дмитрий не видел еще своего зятя. А все-таки молодец Дмитрий, что поднял их, наконец, на поездку в Читу. Теперь посмотрят своих детей, взрослых детей, как говорит Фекла Ильинична. Когда-то он и Дмитрий строили планы: Маша и Андрюшка подрастут — оженим их. Но в жизни получилось по-другому. Да, в жизни часто бывает не так, как хочется.
Феоктистов вздохнул и, поворочавшись, совсем затих, ушел в себя…
Лет тридцать назад по вербовке Феоктистов приехал из-под Рязани в Забайкалье. Обжигающим летним днем, стараясь не выпачкать лапти в угольной пыли, появился он на дворе шахты. У входа в контору столкнулся с таким же крестьянским парнем, как сам. Подобно Феоктистову, парень робел, раскрыв рот, глазел на копер, высоко поднимал ноги, чтобы не замазаться жирной черной пылью. Только обут был он не в березовые лапти, а в ичиги: парень был из местных. Ни Феоктистов, ни Полуянов и подумать тогда не могли, что эта встреча на всю жизнь.
Их послали на один участок — откатчиками вагонеток. Парни трудились старательно, неплохо зарабатывали. По существовавшей в то время моде в их комнатушке в общежитии начали появляться пол-литровые бутылки: что это за шахтер, который не хлещет водку? Но пьяный разгул скоро надоел ребятам, и дурное слетело с них, как шелуха.
Года через два они стали забойщиками, и тут их дружба подверглась испытанию. Работала в конторе счетоводом Феклуша Брыкина — стройная, худенькая, как подросток, с косичками. Ничего в ней не было примечательного, разве только пела душевно. По вечерам, слушая пение Феклуши в женском общежитии, парни томились от невысказанного чувства. Потом Феоктистов стал томиться в одиночестве: Полуянов куда-то уходил, как впоследствии выяснилось — к Феклуше, она пела при нем. Полуянов был решительнее, напористее, и Феклуша вышла замуж за него. На свадьбе Феоктистов сидел бледный, не поднимая глаз, чтобы не выдать себя. Но все понимали его состояние, в том числе и молодожены. Один из подвыпивших гостей, здоровенный щербатый крепильщик, вздумал утешать Феоктистова: «И чего она в этом Митьке нашла? Ей-богу, они не пара. Он во-он какой, а она малюсенькая. Как жить будут? Нет, ты ей больше подходишь…» У Феоктистова в это время в руке был столовый нож. Он сжал его и, еще сильнее побледнев, наклонился к крепильщику, прошипел: «Что мелешь?.. Если ты еще раз… такую грязь про них… полосну вот этим ножом…» И столько бешенства было в глазах у маленького, всегда тихого Феоктистова, что силач-крепильщик мигом протрезвел: «Да что ты, что ты! Пошутил я, ей-богу, пошутил», — и пересел на другой конец стола.