Медвежий Хребет
Шрифт:
— Бедный сынок… Ну, потерпи немного. Скоро утро…
Солнце встало ясное, доброе. Словно понимая, что нужно обсушить людей, оно принялось щедро пригревать. От одежды, от животных, от почвы поднимался пар. Посиневший, стуча зубами, Намжил смотрел на солнечный диск и думал: «Вот еще покушать бы…»
Подъехал старик Чимитдоржиев, который издавна пасет свою отару по соседству от Жигжитова. Чимитдоржиеву за пятьдесят, но он крепок и бодр, и только седые брови выдают его возраст. Спрыгнув с лошади, он поздоровался со всеми и даже Намжилу
— Худо у вас, знаю, — сказал старик, вздохнув. — Видел огонь. Всю ночь вас искал. Привез еду…
Он развязал брезентовую сумку и достал лепешки, вареную баранину, масло, соль.
— Спасибо, — сказала Хандама и подала первый кусок Намжилу.
— Дай мне покурить, — попросил Жигжитов. — Потерял свою трубку…
— На трубку. На табак. Бери. Пусть у тебя остается. — Помолчав, старик добавил: — Наше стойбище пожар не тронул. Ваше все сгорело… Проезжал, видел… Один котел уцелел, только треснул…
Хандама, не успев прожевать кусок, заплакала. Чимитдоржиев вздохнул, поднялся:
— Поеду к председателю… Помогать вам надо…
Он вскочил на лошадь и исчез за сопкой.
Поев, Намжил завернулся в шубу и попробовал уснуть. Но сна почему-то не было. Мать продолжала всхлипывать. До мальчика донесся ее голос:
— Все пропало… Кровати пропали… Швейная машина пропала… Мое шелковое платье пропало…
— Не надо, Хандама, — сказал отец.
— Твой шерстяной костюм пропал… Твои туфли пропали… Радио пропало… Все пропало…
— Колхозные овцы не пропали. А вещи снова наживем…
Удивленный разговорчивостью отца, Намжил открыл глаза. Отец сидел, по обыкновению поджав под себя ноги, и покуривал трубку. Лицо у него испачкано сажей, малахай обгорел. У матери на щеке ссадина, волосы растрепаны. Намжил осмотрел свои руки, они грязны и в царапинах.
— Не надо, мама, — сказал он, не узнавая своего огрубевшего голоса.
Говоря так, Намжил старался подражать отцу: мужское ли дело расстраиваться из-за каких-то тряпок. Он и не подозревал, что в душе отец жалеет набор трубок, который привез из Читы с совещания чабанов. Самому Намжилу до слез жалко учебники и особенно футбольный мяч, но мужчина не должен думать о пустяках.
— А, сынок, — сказала Хандама. — Мы десять лет наживали своим трудом. Ты думаешь, это легко?
Часа в три приехала грузовая автомашина. Из нее вылезли председатель колхоза Бадма Цыренов и бухгалтер. Одеты оба по-городскому: в пальто, в шляпах, при галстуках; но на ногах — сапоги; у председателя — роговые очки; бухгалтер косит так, что кажется: он постоянно смотрит на кончик своего носа, это у него после фронтовой контузии.
— Здравствуйте, — пробасил председатель и, как старик Чимитдоржиев, пожал руку Жигжитову, Хандаме и Намжилу. — Спасибо, что сохранили отару… Сегодня мы провели правление. Колхоз решил выделить вам новую юрту, продукты, одежду… Денег даем…
— Ты знаешь, Арсалан, — сказал бухгалтер, рассматривая кончик своего носа, — я всегда сторожу колхозную
Жигжитов в знак благодарности наклонил голову, Хандама прослезилась, а Намжилу внезапно стало очень весело и захотелось завертеться волчком.
— А колхозники еще и сами помогут вам, — сказал председатель.
— Чабаны помогут, — подтвердил бухгалтер.
Оказалось, что на машине привезли юрту. Ее поставили за полчаса, как принято — входом на юг. Дальнейшая беседа велась уже в юрте.
Вскоре заскрипела подъезжавшая телега. Это старик Чимитдоржиев привез кровать — никелированную, с сеткой, с шишками, точь-в-точь такую, какая была у Жигжитовых.
— Берите, — сказал старик и по привычке вздохнул. — Мне она все равно не нужна. Берег для дочки. Да она не едет, шибко занята в театре. Берите, берите…
Потом приезжали другие чабаны и привозили кто что мог.
Только что рассвело. Жигжитов, Хандама и Намжил сидели в юрте за столиком и завтракали. Намжил еще не проснулся как следует. Чтобы стряхнуть сонливость, он затеял разговор.
— Папа, — сказал он, — мы сегодня будем пасти в пади Цокто?
— Но, — ответил отец, и Намжил понял: да, пасти будут в этой пади.
Намжил сказал:
— Мама, видишь, как хорошо все кончилось. Прошло немного времени, а у нас уже почти все есть. Даже радиоприемник…
— Есть, есть, — с досадой ответила мать. — Только хуже… Тот был… как называется… «Родина». А этот — какая-то «Искра»…
— Да это одинаково, мама.
— Нет, не одинаково…
Она разливала густой зеленый чай по кружкам и заправляла его молоком, сливочным маслом и солью, делая так называемый сливан, любимый бурятами.
— Не одинаково, — ворча, повторила она. — У меня были чашки с голубыми цветами. А на этих какие? Не поймешь, какие…
— Но, — сказал Жигжитов и передвинул трубку из одного угла рта в другой.
После завтрака Жигжитов и Намжил погнали отару на пастбище. Когда они спустились в падь Цокто, Жигжитов сказал:
— Паси здесь. Я съезжу посмотрю, где трава получше.
Он поехал в падь Ойно. Солнце поднималось, испаряя росу на цветах и траве.
«Скоро стричь овечек будем», — подумал Жигжитов.
Наступил июнь; тепло в нынешнем году запоздало, и теперь появились сразу и майские и июньские цветы. Лиловым цветом цвели колокольчики и альпийские астры, желтым — маки и лютики, алели огоньки и саранки, кое-где еще голубел ургуй. После выпавшего ливня и установившейся жары пошла в рост молодая сочная трава. Даже там, где прогулялся пал, даже в пади Ойно, она зеленела ярко и неистребимо.
В НАЧАЛЕ МАЯ