Медвежий Хребет
Шрифт:
…Он подъехал к отцу и поздоровался. Жигжитов медленно повернулся и молча кивнул. Сидя на одинаковых гнедых лошадях, оба оглядывали отару.
Солнце было уже высоко. По небу кочевали пепельные грозовые облака. Когда они не закрывали солнце, сопки виделись пологими, плавно переходящими одна в другую. Когда же облака наползали на солнце, очертания сопок делались неверными, меняющимися; облачная тень скользила с сопки на сопку, и от этого они казались то ближе, то дальше.
Над чабанами пролетел рогатый жаворонок, за ним — монгольский жаворонок, покрупнее, с белыми полосами на желтых крыльях. В отдалении над землей низко
— И-и, — прошептал вдруг Намжил и ткнул пальцем: метрах в ста, хоронясь в траве, вниз по склону шмыгнула огненно-рыжая лиса, волоча за собой пушистый хвост.
Намжил хотел поскакать за лисой, но отец удержал его. За лисой, обгоняя друг друга, прыгали серые зайцы. Чья-то тень упала сверху. Жигжитов и Намжил подняли головы и увидели большого коричневого орла.
— И-и, — опять прошептал Намжил: тощий волк, вывалив набок красный язык и не обращая внимания на людей и овец, протрусил невдалеке.
Жигжитов поглядел на вершину сопки. Звери бегут оттуда, в одном направлении летят птицы. Что их там могло напугать? Оставив сына с отарой, Жигжитов поехал вверх по склону. Но, еще не доезжая до вершины, он увидел, как впереди, из-за гребня сопки, повалил белый дым, сначала редкий, а затем все гуще и гуще. Метнулись языки пламени.
Жигжитов повернул лошадь и, натянув поводья, поскакал вниз к отаре. Осадив коня, он крикнул сыну:
— Скачи к юрте! Помоги матери! Гоните скот в падь! Пожар!
Намжил оторопело хлопал ресницами. Тогда отец ударил его лошадь плеткой, и та резво взяла с места.
Жигжитов ургой [3] стал поворачивать отару. С другой стороны ее заворачивала злобно лаявшая собака. Овцы тревожно блеяли, то теснились в кучу, налезая друг на друга, то разбегались.
«Не бросились бы в огонь», — думал Жигжитов.
Наконец удалось сбить отару и погнать ее по склону в распадок. Овцы бежали, неуклюже раскидывая ноги и тряся задами.
3
Урга — длинный шест с ременной петлей на конце.
Когда Намжил подскакал к стойбищу, мать уже выгоняла из хотона пятерых захромавших и поэтому не взятых на пастьбу овец. На руках у нее тонко поблеивал слабый больной ягненок. Она, как и Намжил, была перепугана, губы тряслись. С трудом проглотив слюну, запинаясь, мальчик передал ей слова отца.
— Скот спасать… А юрту не успеем спасти. Пропадет все, — лицо матери сморщилось, и по щекам покатились слезы. Но она тут же перестала плакать, вытерев глаза рукавом.
Мать и Намжил, поминутно оглядываясь, погнали овец, коров, коз, верблюда. Последний вышагивал важно, смотря прямо перед собой и отвесив нижнюю губу. В пади они встретились с отарой. Жигжитов махнул рукой: гоните дальше по пади.
Тучи дыма висели в воздухе, голубое небо словно закоптилось. Огонь все ближе подбирался к стойбищу. Он стлался по земле, взбегал по высокому стеблю или кусту, перепрыгивал через ложбинки. Стойбище, как раз на случай пожара, было специально опахано плугом. Но ветер сегодня выдался слишком сильным, и пламя перемахнуло через вспаханную полосу.
Вспыхнул
Заметив, что загорелась юрта, Хандама отвернулась, сгорбилась. Ей стало совсем страшно. А Намжил не мог оторвать взгляда: огонь извивался над юртой, валил черно-бурый дым от горящего войлока. Рухнул, прогорев, верх юрты, и Намжил не выдержал, заплакал. Он еще долго оборачивался и долго шмыгал носом.
Скот гнали падью к речке. Справа отару охраняли Хандама и сын, слева — пес, Жигжитов с обычным непроницаемым лицом ехал позади. Овцам была открыта одна дорога — к воде. И они бежали туда, торопясь, толкая друг друга. Какая-нибудь овца спотыкалась, падала, и на нее наступали сотни копыт…
Раздавалось блеяние, мычание, крики, ржание, лай. Было жарко от непрерывного движения и близко подступавшего огня. Пожар шел следом: по пади — медленнее, по сопкам, сдавливавшим падь своими боками, — быстрее, обгоняя. Люди и животные оказались в огненном полукольце.
Речка показалась неожиданно, за поворотом, падь упиралась в нее почти под прямым углом. Собственно, это была не речка, а ручеек — мелкий, метра два шириной. Передние овцы остановились было на берегу, но взвилась урга, задние нажали — и отара вошла в воду, сразу взбаламутив ее.
На той стороне Хандама, не выпуская ягненка из рук, устало опустилась на траву. Но Жигжитов взмахнул ургой, и овец погнали дальше. Хандама поняла: муж боится, что огонь переберется через речку, и хочет отогнать отару еще. Кряхтя, она поднялась и пошла, как и раньше, справа от овец.
— И зачем еще кочевать? Сюда огонь не достанет, — проворчала она, но, обернувшись, умолкла: ветер перебросил искры через речку, и трава горела уже на этом берегу.
Спустя час добрались до другой речки. Она, подобно первой, была мелка, но зато гораздо шире. Вот тут пожар уже не пройдет.
Стали переправлять отару. Многие овцы выбились из сил, их пришлось перетаскивать на руках. Пока Жигжитов, Хандама и Намжил переносили овец, пес, косясь на подступавший огонь, стерег еще не переправленных овец. Оставалось всего несколько животных, когда пламя обожгло собаку. Она взвизгнула и сама погнала овец к реке, но было уже поздно: огонь окружил их со всех сторон, отрезал путь к воде. Напрасно люди с того берега звали собаку: из дыма и пламени лишь с минуту слышалось исступленное блеяние и хриплый и потому до жути похожий на человеческий голос вой пса, от которого у Намжила по спине забегали мурашки. Когда вой смолк, Намжил во второй раз за этот день заплакал.
Пал бесновался у кромки берега. Огонь вздымался, припадал к земле, горящие стебли с шипением гасли в воде. Через речку перекатывались клубы уже начавшего редеть дыма.
И вдруг сверху закапало. Из-за дыма не было видно, что все небо обложило тучами. Дождь пришел оттуда, откуда и пожар, — с северо-запада. Как будто он все время гнался за пожаром и в конце концов настиг. Холодный и косой, он зашумел в степи. Пожар, добиваемый дождем, нехотя затухал.
Ливень, с перерывами, продолжался целую ночь. Промокшие до нитки, окоченевшие и голодные чабаны не сомкнули глаз, стерегли отару, чтобы не разбежалась. Жигжитов отдал сыну свою овчинную шубу, но это мало помогало. Намжил совсем обессилел и плохо разбирал, что говорила мать: