Медвежий Хребет
Шрифт:
Граница! Он мечтал о ней со школьной скамьи. Начитавшись книжек и насмотревшись кинокартин о пограничниках, он в мыслях уже жил на заставе, бурной непогодной ночью уходил с верной овчаркой в секрет, нежданно сталкивался с вооруженным до зубов нарушителем.
Масла в огонь подлил дядя, майор-пограничник, приехавший с турецкой границы на Кубань в отпуск. Тимофей к тому времени закончил семь классов и работал учетчиком на станичном маслозаводе. Огромный, шумный, веселый дядя спросил Тимофея:
— Что, племяш, скоро ведь и в армию? Небось хочется?
— Еще как! — ответил Тимофей, разглядывая два ряда
— И куда ж собираешься? В авиацию или на флот?
— В пограничные войска…
Дядя шумно обрадовался, принялся хвалить Тимофея, а потом целый вечер рассказывал разные увлекательные истории из своей пограничной жизни. Нет, граница — это просто здорово!
Когда подошел день призыва в армию, Тимофей твердо знал, что ему говорить на призывной комиссии.
— Прошу направить меня в пограничные войска, — заявил он председателю комиссии.
— Туда уже не требуется, — махнул рукой военком. — Могу на флот послать.
— Я прошу… очень… в пограничные войска, — жалобно повторил Тимофей, чувствуя, что почва под ногами заколебалась.
— Экий ты. Подавай тебе границу…
Все-таки военком нашел Тимофею место в команде, направлявшейся на пополнение пограничных войск Дальнего Востока. Но когда Тимофей прибыл в областной город и прошел учебный пункт, он приглянулся интенданту из округа и его оставили в городе. Он сидел в отделении тыла, выписывал накладные на сапоги, гимнастерки и портянки и удрученно посматривал на машинистку Клару — не первой молодости кокетливую женщину с крашеными, пышно взбитыми волосами. Машинистка особенно раздражала Тимофея, вернее не сама машинистка, а ее «ундервуд», который беспрерывно стучал. Это было похоже на длинные пулеметные очереди.
«Кому слушать настоящий пулемет, а мне — этот проклятый «ундервуд», — думал Тимофей, стараясь не смотреть в сторону Клары.
В конце концов он не выдержал и попросил начальника — подполковника интендантской службы — отпустить его на границу. Одутловатый, болезненно желтый и вечно куда-то торопящийся подполковник сначала удивился этой просьбе, а следом обиделся:
— Странно, Речкалов. Человек вы грамотный, с работой справляетесь. И где работаете — в штабе округа! Это понимать надо. Впрочем, не хотите — как хотите… Я отчислю вас…
Так Тимофей получил назначение на заставу Сторожевую. Да скоро ли она? Солнце садилось, стало прохладно. Дорога пошла ровнее, без этих сумасшедших поворотов. Тайга отступила от нее, начались неширокие поля, кое-где уже подсохшие и вспаханные.
Связисты по-прежнему благополучно спали, младший сержант Лаврикин хмурился, ни на кого не обращая внимания. Кавалерист, кончив очередной рассказ, замолк, чтобы передохнуть. Но он тут же обрадован-но воскликнул:
— Гляди, ребята, кто к нам дует!
По пашне от полевого вагончика к проселку бежала женская фигурка, размахивая руками. Шофер, тоже заметивший женщину, остановил машину. Связисты моментально проснулись, недовольно покряхтывая и позевывая.
— О, да это же Таня Бакушева, — сказал один из них. — Из Николаевки. Завклубом работает. А отец ее председатель колхоза…
Девушка подбежала к машине, запыхавшаяся, со сбившимся пестрым платком, который открывал гладкие черные волосы.
— Подвезите, мальчики, — сказала она низковатым грудным
— Садитесь со мной, — любезно предложил кавалерист и, сидя, звякнул шпорами.
— Иди, Таня, к нам, — позвали связисты, подвигаясь.
— Сейчас выберу, к кому поближе сесть, — ответила девушка, бесцеремонно разглядывая пограничников. — Кто из вас самый симпатичный?
И, засмеявшись, села рядом с Тимофеем. Он, пожалуй, и был здесь самый симпатичный парень. Широкоплечий, рослый — видно, что шинель ему коротковата. Черные брови, почти сросшиеся у переносья. Прямой, правильной формы нос. Привлекали глаза — живые, искрящиеся, они были то голубыми, то вдруг темнели. Впечатление портили большой рот и синеватый шрам у правого глаза — упал с груши при мальчишьем набеге в соседский сад.
Машина тронулась.
— Что, мальчики, приуныли? Развлекайте меня, а то скоро слезу, — сказала девушка и опять засмеялась. — Фу, устала. От Николаевки до полевого стана пешочком протопала. Трактористам свежие газеты носила, интересуются новым снижением цен. Зато обратно еду со всеми удобствами… Ну что же, в рот воды набрали? Рассказывайте что-нибудь смешное.
Тут вступил в свои права говорливый кавалерист: он буквально не давал никому слова вставить. Слушая его, девушка хохотала, всплескивала руками, откидывалась на спинку скамейки. Она то и дело задевала Тимофея. Он незаметно отодвигался, косясь на соседку. Мысли двоились: хотелось думать о заставе, о предстоящей службе, а вместо этого думал о сидящей рядом девушке. Видать, сорвиголова…
Минут через пятнадцать слева от проселка, под сопкой, показалась Николаевка — небольшое, но разбросанное село. Постучали по крыше кабины, и шофер затормозил. Девушка легко спрыгнула с машины, со смехом послала пограничникам воздушный поцелуй и, торопясь, зашагала к селу. Тимофею почему-то подумалось, что воздушный поцелуй адресован ему…
Когда девушка скрылась из виду, кавалерист вздохнул, а Лаврикин хмуро обронил:
— И чего садилась из-за трех километров? Лучше пешком бы шла…
И никто не понял, что хотел сказать этим младший сержант.
Застава показалась внезапно. Машина обогнула сопку, и впереди вырос белый каменный дом в два этажа. Над ним бился на ветру немного поблекший красный флаг.
Тимофей Речкалов жил на заставе уже пять дней, а волнение, вызванное приездом сюда, не проходило. Напротив, оно нарастало. Словно должно случиться что-то значительное, радостное…
На Сторожевой Тимофея встретили хорошо. Начальник заставы капитан Мелекян, выслушав его рапорт, поздоровался, познакомил с подошедшими пограничниками. Все пожали Тимофею руку, кроме Лаврикина, который сказал, что они уже знакомы, и отошел. Солдаты расспрашивали новичка, из каких он мест, давно ли служит. Старшина, он же секретарь комсомольской организации заставы, Ишков отвел Тимофею место в казарме, поводил по расположению, показывая, что и где находится.