Медвежий Хребет
Шрифт:
Он старался наблюдать в своем секторе, как учил его Ишков. Иногда Тимофей давал глазам отдохнуть, но это плохо помогало: с непривычки они слезились, появилась легкая резь.
Истек час. На границе по-прежнему было спокойно. Тимофей на пару секунд смежил веки, чтобы передохнуть, переменил положение: тело затекло. И снова услыхал голос Ишкова:
— Почему, друже, не докладываешь? Не видишь разве?
Тимофей открыл глаза. Где, где? Что там такое? Чего он не видел? Он дрожащей рукой поднес бинокль к глазам. Ах, вот в чем дело… На том берегу в одном месте сильно качался
Воротник шинели стал тесным, во рту у Тимофея пересохло. Он сжал автомат.
— Ну что? Теперь-то замечаешь? — Ишков перешел на шепот.
— Так точно, вижу… Вон в тальнике…
— Ну, то-то. Следи в оба!
Но из тальника лениво вышел черный горный медведь. Как заведенный, поводя головой из стороны в сторону, он приблизился к полынье. Постоял малость, будто в раздумье, напился и, опять смешно покачивая некрупной головой, скрылся в лозняке.
Тимофей сперва растерялся, но в следующую минуту рассердился. Тьфу ты, черт, ждал нарушителя, а тут этот дурацкий медведь. Тимофей даже сплюнул с досады. Ишков молча посмотрел на него.
С наступлением темноты наряд снялся с места и направился по дозорной тропе вдоль границы на юг. Идти было трудно: луна скрылась в тучах, в тайге темно, как за пазухой; то и дело попадаются пни, камни, ямы, сучья. Того и гляди, ногу сломаешь или глаз выколешь. Тимофей ушиб колено о камень, поцарапал щеку веткой, один раз упал в волчью яму. А главное — он устал. Пока лежал, руки и ноги немели, хотелось встать, пройтись, размяться, а вот теперь, прошагав километров восемь, он взмок.
«Хорошо еще, что мы в шинелях, а не в полушубках», — подумал Тимофей.
Дошли до протоки. Старшина сделал знак рукой: заляжем. Уже спустя десяток минут вспотевшего Тимофея стало пробирать на морозце. Зубы сами собой застучали.
«Нет, в полушубке было бы сподручней», — подумал Тимофей. Впрочем, он отказался от этой мысли, когда они опять встали и отправились в обратный путь. Фу, до чего же тяжело бродить в ночном лесу, то поднимаясь на сопку, то спускаясь в распадок.
Недалеко от заставы с Тимофеем приключился конфуз. У развилки тропок Ишков спросил его:
— Куда нам, друже? Налево?
— Налево вроде, — неуверенно ответил Тимофей.
— А может, направо?
— Нет… Да…
А кто его разберет: налево сосняк и направо сосняк. Совсем одинаковый. Все приметы теряются во мраке. Тимофей топтался на месте.
— Так, друже, не годится, — сказал Ишков. — Двинешь не той тропой — и проплутаешь: ужин перегорит в духовке, нас поджидаючи… А может случиться и того хуже — врага упустишь… Ну, гляди сюда: вот на фоне неба лиственница с раздвоенной вершиной. Не туда смотришь… Вот тут, тут… Нашел? Она должна остаться от нас справа, понял?
— Понял, товарищ старшина…
— Ну, пошли…
На заставе Ишков доложил Мелекяну, что происшествий на границе не случилось. Начальник заставы сидел в канцелярии, все убранство которой — письменный стол, стул да макет участка границы, и составлял план работы. На столе, рядом с чернильным прибором, стоял стакан крепкого чая. Мелекян положил ручку, провел, приглаживая, ладонью по своим
— Как прошел ваш первый наряд, товарищ Речкалов? — обратился он к Тимофею.
— Да так себе, товарищ капитан… Ничего особенного, — ответил тот.
Потом Тимофей с Ишковым чистили оружие, сапоги и шинели. Тимофей с огорчением отметил, что его одежда и обувь гораздо грязнее, чем у старшины. А ходили и лежали едва ли не рядом. В довершение ко всему оказалось, что Тимофей порвал сучком погон. Пришлось портняжить.
Пошли ужинать. Нажметдинов, заспанный, всклокоченный, в кое-как напяленном колпаке, достал им из печки битки с жареным картофелем, блины, поставил по стакану сладкого топленого молока. Ишков все это быстренько подчистил, но Тимофей жевал вяло, без аппетита. А тут еще Нажметдинов одолевал вопросами: не боялся ли он в первом наряде, как себя чувствовал, на каком фланге были?
— Ничего я не боялся… Я просто устал, — сказал Тимофей.
— Эге, это тебе не в штабе сидеть, — беззлобно пошутил Нажметдинов.
Утром Тимофей поднялся невыспавшимся, разбитым, хотя проспал семь часов. Мышцы, в особенности икры, ныли. Прибрав койку, нехотя сделав зарядку, умывшись, перекусив, Тимофей отправился на занятия.
Шло изучение Дисциплинарного устава. Младший сержант Лаврикин однообразно читал:
— Всякое дисциплинарное взыскание должно соответствовать степени вины и важности совершенного проступка. При определении вида и меры взыскания принимаются во внимание: характер проступка, обстоятельства, при которых он был совершен, прежнее поведение виновного, а также время нахождения его на службе и степень знания порядка службы…
Устроившись в углу, Тимофей старался слушать со вниманием, но постепенно им овладела дремота. Стриженая шишковатая голова сама собой свесилась на грудь. Лаврикин, прекратив чтение, скомандовал:
— Вста-ать!
Солдаты, загремев табуретками, вскочили. Тимофей поднялся с опозданием, тараща глаза.
— Всем сесть, кроме Речкалова! — подал команду Лаврикин. Он подошел к Тимофею почти вплотную. — Вы что, явились на занятия спать?
— Да я… — начал Тимофей, но Лаврикин закричал фальцетом:
— Молчать! Не разговаривать! Как стоите? Станьте по стойке «смирно»!
— Не кричите, товарищ младший сержант, — тихо сказал Тимофей, и его голубые глаза потемнели.
— Не пререкаться! А то дам взыскание на всю катушку — тогда запоете! — еще визгливее закричал Лаврикин. Нежные, девичьи щеки у него горели.
Положение спас дневальный, объявивший перерыв в занятиях. Лаврикин повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Нажметдинов тронул за рукав возбужденного Тимофея:
— Успокойся, Тима. Дремать на занятиях, конечно, не полагается. Но ты, вижу, после наряда-то еще не очухался… А этот Лаврикин крикун какой-то. Любит орать на солдат: «Дам взыскание на всю катушку!» А у него вся катушка-то состоит из одного наряда вне очереди… Больше он дать не может, прав нет… Ладно, ты не расстраивайся… Эге, я ему сегодня в обед подсуну порцию меньше, чем положено. Будет знать…