Мэри Поппинс с Вишневой улицы
Шрифт:
– - Ишь, что захотели! Она не такая, как все. Она -- Великое исключение. Вам с ней не равняться, -- усмехнулся Скворец.
Огорченные дети замолчали.
– - Видите ли, -- продолжал Скворец.
– - Она совсем особенная. Я говорю не о внешности. Мои птенцы, им хоть от роду один день, и то красивее.
– - Какая наглость!
– - возмутилась Мэри Поппинс и замахала на Скворца фартуком. Но Скворец вспорхнул на верх рамы, прыгнул на карниз и, оказавшись в недосягаемости, пронзительно засвистал.
– - Опять не
– - И Скворец презрительно затряс крыльями.
Мэри Поппинс в ответ только фыркнула.
Солнечный столп продолжал скользить по комнате, волоча за собой золотистый шлейф. За окном подул легкий ветер и стал нежно шептаться с вишнями на улице.
– - Слышите, что говорит ветер? -- спросил Джон, склонив набок голову.-- Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
– - Слышать, конечно, будете, -- ответила Мэри Поппинс.
– - Но понимать -- нет.
Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слезы.
– - Это непоправимо. Так устроен мир, -- взывала к их разуму Мэри Поппинс.
– - Взгляните на них! Нет, вы только взгляните! -насмешничал Скворец. -- Ревут белугой! Да у моих едва вылупившихся птенцов мозгов и то больше.
А Джон и Барбара, лежа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг отворилась дверь и вошла миссис Банкс.
– - Мне послышалось, что дети плачут? -- сказала она и подбежала к кроваткам.
– - Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?
– - Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, -- говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на Скворца.
– - Ну конечно, зубки, -- поспешила согласиться миссис Банкс.
– - Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них все самое важное, -- голосил Джон, катаясь по кровати.
– - И я тоже, -- рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.
– - Бедненькие мои, славненькие. Все, все будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, -- успокаивала близнецов миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.
– - Ты ничего не понимаешь!
– - еще сильнее вопил Джон.
– - Мне не нужны твои зубки!
– - Никогда, никогда ничего хорошего не будет, -- плакала в подушку Барбара.
– - Да, да, все будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, -- нежно ворковала миссис Банкс.
За окном послышался легкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.
Миссис Банкс ласково гладила близнецов -- то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала,
И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не ее вина, что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И все потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму -- лег на спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.
– - Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик!
– восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.
Тогда и Барбара -- пусть и ее похвалят -- оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.
– - Ах ты мое сокровище!
– - воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.
– - Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Все, все хорошо, -- сказала миссис Банкс, точно пропела строчку колыбельной. -- И зубки все вырастут, -прибавила она.
– - Да, мадам, -- вежливо ответила Мэри Поппинс.
Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.
В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.
– - Простите, ради Бога, мою неучтивость!
– - воскликнул он сквозь смех.
– - Но я правда, правда не могу удержаться. Какая сцена! Боже, какая сцена!
Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:
– - Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! -- он кивнул головой в сторону Скворца.
– - Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.
Мэри Поппинс ничего не сказала, только улыбнулась загадочной, понимающей улыбкой.
– - И я не забуду, -- сказала Барбара.
– - Никогда!
– - Пет, вы только послушайте их, сохрани, Господи, мои маховые перья, -- просвистел за окном Скворец, прижал крылья к бокам и опять давай смеяться.
– - Как будто это от них зависит! Вот умора! Еще месяц-два, ну от силы три, и они забудут даже, как меня звать, глупые кукушонки. Глупые, желторотые, бесперые кукушонки. Ха! Ха! Ха!
– - И Скворец расправил свои крапчатые крылья и улетел...
Прошло немного времени, у близнецов появились зубки, как тому положено, и весь дом отпраздновал их первый день рождения.
На утро после торжества Скворец, только вернувшийся в дом N 17 по Вишневой улице с далеких Бермуд, сел по обыкновению на подоконник.
– - Привет! Привет! Привет! Вот мы и вернулись, -- весело насвистывал он.
– - Ну как вы, дорогуша?
– - не очень почтительно обратился он к Мэри Поппинс, склонив голову набок и глядя на нее ясным, блестящим глазом.
– - В вашем приветствии никто не нуждается, -- вскинула голову Мэри Поппинс.