Мертвая река
Шрифт:
После завтрака он повел нас в сарай, чтобы показать, как продвигается работа над «Монитором», думая, что, возможно, это заинтересует ее. Но это было не так. На самом деле она выглядела так, как будто корабль или корабли вообще вызывали у нее какие-то плохие ассоциации, и я помню, как подумал, что море не для нее, помню, что подумал о лесе, а она вышла погладить лошадей. Модели в моей комнате ее тоже не интересовали. За все время, что она была с нами, она ни разу к ним не притронулась. Как и к журналам, которые ей давал отец. Большую часть времени она просто сидела и смотрела на огонь или на собаку, покачиваясь и ничего не говоря.
Все щенки были прекрасны, а один из них, первенец, был действительно красавцем - кобель
Рано вечером того же дня мы с отцом возились с лошадьми в сарае, отец скреб их быстрыми короткими движениями, а я чистил и передавал ему скребки. Мы накормили их и напоили. В сарае было так холодно, что, если отец не работал с включенным обогревателем над «Монитором», вода замерзала. Поэтому приходилось часто менять ее.
Мы открыли дверь, и первое, что услышали - скулеж Бетти. Вошли в гостиную и увидели перед ней на полу мертвого кобелька, его плоть была наполовину съедена от задних лап до середины живота. Бетти облизывала его, выглядя виноватой и подавленной.
– Иногда они так делают, Джорди, - сказал отец.
– Я знаю, что это тяжело. Но, видимо, с ним было что-то не так, чего мы не заметили. Собаки как-то чувствуют это. Они не хотят, чтобы их щенки росли больными.
Слезы текли по моим щекам. Отец привлек меня к себе и обнял, и через некоторое время мне стало лучше, и он отпустил меня и пошел на кухню за газетами, чтобы убрать беспорядок. Бетти все еще облизывала голову щенка, как будто она только что родила его, как будто это могло оживить его.
Я обернулся и увидел девочку, стоящую позади меня, и помню, как таращился на нее, подзадоривая ее улыбнуться. Она не улыбнулась. Она просто смотрела сквозь меня, как будто меня там не было, наблюдая, как Бетти вылизывает щенка. И я не знал, правда это или нет, что у Бетти было какое-то чутье насчет щенка, как сказал отец, но я точно знал, что у меня было чутье насчет девочки и что с собакой все было бы в порядке, если бы ее здесь не было. Я не знал, что она сделала, но что-то такое было.
И в ту ночь я позаботился о том, чтобы она первой легла спать.
* * *
Однако привыкнуть можно ко всему, даже к затянувшемуся недоверию, особенно если ты ребенок. Сердце моего отца открылось для нее, и я ничего не мог поделать, чтобы изменить это. Я ясно дал понять, что мне не нравится эта девочка, и я не доверяю ей, но мой отец сказал, что нужно подождать.
Она осталась.
Мы испробовали все возможные способы разыскать ее родителей или родственников - листовки, радиопередачи, газеты. Компания моего отца даже организовала для нас серию двухминутных роликов на недавно созданной местной телестанции. Когда стало ясно, что никто не откликнется, отец возбудил официальную процедуру удочерения, которая, к счастью для меня, все тянулась и тянулась. Служба защиты детей считала, что у них есть на нее право, тем более, что мой отец был отцом-одиночкой. Он нашел адвоката, которого едва мог себе позволить, чтобы противостоять им. Тем временем нам нужно было дать ей имя.
Мы назвали ее Элизабет в честь моей матери.
Это была не моя идея. Но, похоже, это сделало его счастливым.
Наша жизнь постепенно превратилась в рутину. Мой отец ходил на работу. Мы ходили в школу. Школа была маленькая, в ней было всего шесть классов, и Элизабет выделялась на фоне остальных. Она никогда не разговаривала. Казалось, она никогда не слушала. Она отвергала все попытки научить ее, просто сидела и рисовала карандашом, пока шли уроки. Если кто-то смотрел, что она рисует, она все рвала. Индивидуальное внимание не помогало. Она просто смотрела на миссис
Мне казалось странным, что ни один ребенок в школе не дразнил ее. Вот она, одиннадцатилетняя или двенадцатилетняя девочка, сидит в третьем классе вместе с остальными - теми, кому там действительно место - ничему не учится, ничего не делает, явно обреченная остаться на второй год в третьем классе, в то время как мы перейдем в четвертый. И все же никто не дразнил ее. Она была хорошенькой, видит Бог, возможно, самой красивой девочкой в школе, со светлой кожей и длинными блестящими волосами, и сначала я подумал, что дело в этом. Но было в ней что-то еще, что-то, к чему, казалось, были невосприимчивы только я и расстроенная миссис Строн.
Тогда у меня не было подходящего слова для этого. Теперь я думаю, что это преданность. Это качество вы видите в глазах кошки, когда она смотрит на вас. Интеллект, который ты можешь понять лишь отчасти, но который заставляет тебя пытаться это сделать, открывает потребность постичь это существо.
Наступило лето, и когда отец был на работе, я оставался с ней наедине весь день. Я проводил как можно больше времени на свежем воздухе, избегая ее. Я бродил по лесу с Бетти и ее щенками, Эстер и Лили - мы решили оставить их после смерти кобеля. К тому времени они были уже довольно крупными собаками. Мы переходили вброд ручьи, гонялись за белками или кроликами, находили следы опоссумов, птичьи гнезда и остовы черепах. Я ждал, когда отец вернется домой перед ужином. Что Элизабет делала дома одна весь день, я не знал и не интересовался. Какое-то время я проверял свою комнату, но она никогда не прикасалась к моим вещам и не подходила к моделям отца. Мы приходили домой, и большую часть времени она сидела в тени, раскачиваясь взад-вперед на качелях у крыльца, и вязала, как старушка.
Она вязала только квадраты, полные кружащихся лесных цветов, земли, осенних листьев, летней синевы и зелени. Отец считал их красивыми. Для меня в них не было никакого смысла.
Я думал, что она сумасшедшая.
* * *
Но в этом не было ничего особенного.
По-настоящему она пугала меня только по ночам.
Однажды я проснулся и обнаружил, что она склонилась надо мной и пристально смотрит на меня. Клянусь, я чувствовал ее дыхание на своей щеке. Я резко оттолкнул ее, она улыбнулась и вернулась в постель. В другой раз ночью я застал ее голой у окна, смотрящей в сторону сарая. Это был не первый раз, когда я видел ее голой, она не стеснялась раздеваться и купаться при мне, но что-то в том, что было темно, а она стояла у окна, беспокоило меня, и я долго наблюдал за ней.
Она была худой, как плеть, на ней не было ни грамма жира, если не считать маленькой груди или ягодиц. Ее глаза мерцали в лунном свете, метались туда-сюда, как будто что-то искали. Наконец она повернулась, и я закрыл глаза, притворяясь, что сплю, пока она натянула пижаму и забралась обратно в постель. Только тогда я позволил себе попытаться заснуть.
Однажды ночью в конце лета я проснулся от сна, в котором я был моряком, прыгающим с корабля на старый прогнивший причал высоко над морем. Причал подался у меня под ногами, и я полетел вниз, к скалам и бушующему внизу морю, и проснулся как раз в тот момент, когда собирался шлепнуться в воду. Ее кровать была пуста. Близился рассвет. Я встал и подошел к окну, но снаружи все было тихо. Я вошел в гостиную, но ее там не было, только собаки, свернувшиеся калачиком и храпящие на ковре. Дверь в комнату отца была открыта. Я подошел и заглянул внутрь.