Мещане

Писемский Алексей Феофилактович

– Папа, мой бедный папа!
– восклицала она.

– Помер, что ли, граф?
– спросил Бегушев.

– Нет, это бы еще было в порядке вещей; но он сегодня уехал в Петербург и пишет теперь, что арестован.

Бегушев тоже удивился.

– За что?

– Будто бы за знакомство с Хмуриным, но за знакомство по политическим только делам арестуют... Боюсь, чтобы со стороны графа не было более серьезного проступка!

– Какой у него может быть серьезный проступок!
– воскликнула m-me Мерова, продолжая рыдать.
–

Вероятно, взял чьи-нибудь чужие деньги и прожил их... Это все я, гадкая, скверная, виновата... Я мало ему помогала последнее время. В Москве он мне сам говорил, что по нескольку дней ему есть было нечего! Я сейчас поеду к нему в Петербург!

– Что ж вы поедете, - остановил ее Тюменев, - себя еще больше расстроите и никакой пользы не принесете. Лучше я поеду, все там узнаю и поправлю, сколько возможно!

– Ничего вы не поправите!.. Очень нужен вам мой отец!
– капризничала Мерова.

– Не отец ваш, но ваше спокойствие мне нужно!
– заметил ей тот с некоторою строгостью.

– Что же вы сделаете? Попросите ли, чтобы его выпустили?

– Может быть, выпрошу, что и выпустят. Я поеду прямо к прокурору!.. говорил Тюменев, беря шляпу и пальто.
– Ты, пожалуйста, останься с Елизаветой Николаевной, а то она одна тут истерзается!..
– сказал он Бегушеву.

– Да, душенька, Александр Иванович, останьтесь со мной!
– умоляла Мерова, беря его за руку.

– Останусь!
– отвечал тот.

Тюменев после того остановил ехавшего порожняком извозчика, нанял его и уехал.

– Бедный папа, бедный!
– начала было снова восклицать Мерова и рыдать при этом.

– Зачем вы заранее так себя тревожите? Весьма вероятно, что все это кончится ничем, пустяками!
– сказал ей Бегушев.

– Вы думаете, что пустяками?
– переспросила его Елизавета Николаевна, сразу успокоенная немного этими словами его.

– Конечно, пустяками!
– повторил Бегушев.
– Что вы такая нежная дочь, это, разумеется, хорошо!

– Ах нет, я дурная дочь!..
– перебила его Мерова.

В это время к террасе подошел молодой человек и приподнял свою шляпу.

– Здравствуйте, Мильшинский!..
– сказала ему еще сквозь слезы Мерова.

Мильшинский приподнял свою шляпу также и Бегушеву; тот ему ответил тем же.

– А вы за нами, вероятно? Думаете, что мы пойдем гулять...
– сказала плачевным голосом Мерова.

– Вы вчера это изволили говорить!
– произнес вежливо молодой человек.

– Ах да, вчера - другое дело; но сегодня со мной несчастье случилось страшное, ужасное!

– Какое?
– спросил молодой человек с заметным участием.

– После скажу!
– отвечала скороговоркой Мерова.

Молодой человек постоял еще несколько времени около решетки.

– А Ефим Федорович?
– спросил он.

– Он уехал в Петербург!
– отвечала Мерова.

Молодой человек все-таки не отходил от решетки, и Бегушеву показалось, что

как будто бы сей юноша и Мерова кидали друг на друга какие-то робкие взгляды, и когда тот, сказав: - До свиданья!
– пошел, то Елизавета Николаевна крикнула ему:

– Вы куда теперь?

– В Петергоф иду пешком!
– отвечал ей молодой человек с доброй улыбкой, и Мерова долго-долго следила за ним, пока он совсем не скрылся из виду. Все эти мелочи породили много мыслей в проницательном уме Бегушева.

– Кто этот молодой человек?
– спросил он.

– Это Мильшинский, он служит у Ефима Федоровича, - отвечала небрежно Елизавета Николаевна; потом, помолчав, присовокупила несколько нерешительным голосом: - Александр Иванович, вы не рассердитесь на меня, если я вас спрошу, как вы расстались с Домной Осиповной?

– В каком смысле вы хотите знать, как я с ней расстался?
– спросил тот.

– В таком, что много она плакала?

– Не знаю, я ее потом не видал.

– И объяснения между вами никакого не было?

– Никакого.

– Это, впрочем, лучше!
– произнесла Мерова и взяла себя за голову. Что тут объясняться? Зачем?

Бегушев молчал.

– А вы ее очень любили?
– продолжала она.

– Любил!

– Может быть, и теперь ее любите?

– Не знаю!
– отвечал Бегушев.

– Но тогда для чего же вы ее покинули? Она вас любила, вы ее любили, из-за чего все это произошло?

– Из-за многого!
– сказал Бегушев, не хотевший Елизавете Николаевне объяснять поводы к разлуке с Домной Осиповной и полагавший, что она не поймет их.

– Домна Осиповна больна была очень после того и писала мне отчаянное письмо, где она называла ваш поступок бесчеловечным; я тоже согласна с ней, - вот другое дело, если бы вы не любили ее!..
– заключила или, лучше сказать, как-то оборвала свои слова Мерова.

– Госпожа Олухова и до сих пор больна?
– спросил протяжно Бегушев.

– О, нет...
– воскликнула Мерова, - теперь она совершенно здорова и весела. Папа недавно был в Москве и заезжал к ней. Он говорит, что она опять сошлась с мужем, формально сошлась: живет в одном доме с ним, у него нет никаких привязанностей... она заправляет всеми его делами... разъезжает с ним по городу в щегольской коляске... Янсутский строит им дом огромный, тысяч в пятьсот... Каждую неделю у них обеды и балы!

Склад губ Бегушева при этом рассказе выразил чувство гадливости.

– И папа еще сказывал (у него обыкновенно ничего не сорвется с глазу), - продолжала Мерова, - что за Домной Осиповной доктор ее очень ухаживает.

– Перехватов?
– спросил Бегушев.

– Да... Красавец московский, херувим с вербы, - разве тут что-нибудь не произойдет ли?
– проговорила Мерова.

Начав разговаривать о приятельнице, она, кажется, совсем позабыла об отце.

Гадливость все более и более отражалась на лице Бегушева.