Мещане
Шрифт:
Доктор при этом встал.
– До свиданья!
– сказал он, протягивая ей руку.
– До свиданья!
– проговорила Домна Осиповна, всовывая ему в руку пятирублевку.
Она очень рада была, что доктор уезжает, рассчитывая, что совещание ее с Гроховым и мужем недолго продолжится, что те тоже уедут скоро, и она останется с Бегушевым вдвоем.
– Извините, Александр Иванович, я через минуту вернусь к вам, отнеслась Домна Осиповна к тому.
Бегушев ни слова ей не ответил и, когда Домна Осиповна, Олухов и Грохов ушли, он стал с понуренной головой и мрачным выражением в лице
Грохов говорил:
– Прежде всего-с надобно, чтобы духовная была утверждена, а потом ходатайствовать о вводе во владение!
– Но кто же это сделает?.. Кто?..
– настойчиво спрашивала Домна Осиповна.
– Я-с, если это вам угодно!..
– отвечал Грохов.
– А что же это будет стоить со всеми казенными расходами и с платой вам?
– любопытствовала Домна Осиповна.
– Стоить будет порядочно, но, слава богу, найдется потом из чего заплатить!..
– объяснял Грохов.
– Да, но эта неопределенность хуже всего!..
– произнесла Домна Осиповна.
– И потом как же и от кого я получу следующие мне собственно пятьсот тысяч?
– В таком случае, - возразил ей Грохов, - возьмите вы доверенность от Михаила Сергеевича и хлопочите сами, тогда не будет для вас никакой неопределенности.
Домна Осиповна видела, что он обиделся, и сочла за лучшее несколько уступить ему.
– Сама хлопотать я не могу, вы это знаете... Хлопотать вы будете, и только возьмите за это к тем двум тысячам, которые я вам должна, еще три, и выйдет пять!
– проговорила она.
– А дорога в Сибирь ваша?
– спросил Грохов.
– Нет уж, все ваше!
– отвечала Домна Осиповна.
– Как это можно: дорога должна быть наша!
– произнес еще первое слово Олухов, припомнивший, сколько он сам просадил денег по дороге в Сибирь и оттуда и напиваясь на каждой станции шампанским.
– Вот поди ты и разговаривай с барынями!
– сказал, усмехнувшись и мотнув ему головой, Грохов.
– Что ж с барынями?.. Адвокатов нынче много, не первое время... заметила Домна Осиповна.
– Но много ли добросовестных?..
– спросил Грохов.
– Есть и добросовестные! Извольте: дорога наша...
– раскошелилась, наконец, Домна Осиповна.
– Слушаю-с!
– произнес не без удовольствия в голосе Грохов.
– Итак, по рукам, значит?
– сказала Домна Осиповна.
– Да-с, по рукам!..
– подхватил Грохов, и они в самом деле ударили рука в руку.
После этого Грохов и Олухов стали собираться уезжать... Последнему смертельно хотелось в "Эрмитаж", чтобы там так же рассеяться, как и вчера; но только у него в кармане денег не было ни копейки.
– Дай мне, пожалуйста, рублей двести!
– шепнул он жене.
Та с удовольствием подала ему из своего портмоне просимую им сумму и при этом тоже очень тихо сказала ему:
– Вы, пожалуйста, когда возвратитесь, то проходите к себе вниз, я знаю, какие вы явитесь!
– Понимаю я это!
– отвечал тот и не замедлил уехать вместе с Гроховым.
Бегушев из всего предыдущего разговора, конечно, слышал только половину, но и того было очень достаточно!
Домна Осиповна
Бегушев, когда она уселась около него, все еще не поднимал головы. Домна Осиповна сама уже взяла и поцеловала его руку, тогда только он взмахнул на нее глазами.
– Ну вот, наконец начинает все понемногу устраиваться, - сказала она. Через какие-нибудь полгода я уеду с вами надолго... надолго...
– Никогда ты не уедешь со мной надолго!..
– проговорил Бегушев. Полгода еще ждать!
– воскликнул он.
– Но как же я эти полгода буду существовать посреди того общества, в которое вы меня поставили?
– В какое я тебя общество поставила?
– спросила с удивлением Домна Осиповна.
– А в такое, какое сегодня у вас было!
– Ах, боже мой, ты можешь совсем не видать этого общества; я к тебе буду ездить, а ты ко мне и не заглядывай.
У Бегушева на языке вертелось сказать ей: "А сама ты разве не такая, как окружающее тебя общество?"
– Но как же ты хочешь, чтобы мы устроили жизнь нашу?
– спросила его Домна Осиповна.
– Не знаю как!..
– отвечал Бегушев.
– Я захочу устроить так, а твои дела потребуют другого!
Домне Осиповне показалось, что Бегушев отбояривается от нее и что она ему надоела; но, взглянув на мученическое выражение лица его, она убедилась, что он любит ее, и глубоко любит!
– Ты сегодня не в духе, и я не в духе; не будем больше об этом говорить; дай, я тебя поцелую!..
И она начала его целовать, но Бегушев сидел, как истукан, и потом, вдруг поднявшись, сказал:
– Прощай!
Домна Осиповна начала было умолять его, чтобы он посидел, но Бегушев, отрицательно мотнув головой, поцеловал ее, и она заметила при этом, что глаза его были полны слез.
Домна Осиповна хотела было проводить его, по обыкновению, до передней, но Бегушев не позволил ей того.
– Не провожайте меня!.. Для чего это?
– проговорил он досадливым голосом и быстро ушел.
Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с рыданием в голосе: "Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!" Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он писал ей: "Прощайте, я уезжаю!.. Я ли вас мучил, вы ли меня, - не знаю!.. Но нам вместе жить нельзя! Всякие человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!" Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу - неизвестно! У Домны Осиповны едва достало силы возвратиться домой, где с ней опять сделалась истерика. Олухов, бывший в это время дома, поспешил послать за Перехватовым, который незамедля приехал и оставался у Домны Осиповны до глубокой ночи; постигший ее на этот раз припадок был еще сильнее прежнего.