Мещане
Шрифт:
– Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне вот, сидя в этом маленьком кабачке, припомнилось, как мы с вами, cousin, служили на Кавказе и стаивали на бивуаках... Для вас, конечно, это было очень тяжелое время!
– Напротив, я никогда не был так счастлив, как тогда!
– возразил Бегушев.
– И это возможно!.. Очень возможно!..
– согласился генерал.
– Одна молодость сама по себе - и то уже счастье!.. Я после вас долго оставался на Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об
– Что за особенно храбрый я был!
– возразил Бегушев скромно.
– Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, - эти слова генерал начал опять говорить потише, - который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: "Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!.." Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames... не Наталья Сергеевна, нет, другая... говорила, что вы ей напоминаете рыцаря средневекового!
Бегушев при этом поднялся.
– Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, останавливал его генерал.
– Нет, я имею дело!
– сказал ему решительно Бегушев, главным образом спешивший оставить ресторан, чтобы не встретиться с Янсутским.
– Еще одно слово, cher cousin!
– воскликнул генерал.
– Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая графу Хвостикову.
Генерал главным образом боялся Тюменева по службе!
– Хорошо, напишу, - отвечал ему с улыбкой Бегушев и, расплатившись за завтрак, ушел.
Генерал дожидался Янсутского часов до трех, наконец тот явился - тоже в штатском платье, с окончательно пожелтелой, перекошенной и как бы оглоданной рожей.
– Где вы были это?
– спросил его генерал.
– В разных местах!..
– отвечал Янсутский.
– Дюжину устриц!..
– прибавил он гарсону.
– Как можно в мае месяце есть устрицы!
– остановил его генерал.
– Отчего не есть?
– спросил Янсутский.
– Устрицы в мае любят, а у них четыре сердца, и вообразите, какие они должны быть исхудалые, - разъяснил генерал.
– В таком случае я ничего не хочу... Дайте мне кофе и коньяку!
– сказал Янсутский гарсону.
Тот подал ему требуемое.
Янсутский, прилив значительное количество коньяку в кофе, начал прихлебывать его: видимо, что он чем-то был очень встревожен и расстроен.
– Я завтра уезжаю в Петербург, - объявил он генералу.
– Зачем?
– спросил тот с удивлением и некоторым сожалением.
– Вызывают по делу Хмурина, - отвечал Янсутский с окончательно перекошенным ртом.
–
– повторил генерал еще с большим удивлением.
– В качестве свидетеля, не больше!
– поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. Это в одной только России могут так распоряжаться... вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал... Спроси бумагой, если что нужно, - я им отвечу, а они меня отрывают от всех моих дел, когда у меня здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим делам, и многое другое!
– Но что ж было общего между вами и Хмуриным?
– спросил генерал.
– Между нами, крупными деятелями, всегда очень много общего! Офонькина вон тоже тянут, того даже из Египта, с его виллы, где он проживал.
– Это жида этого Офонькина?
– сказал презрительно генерал.
– Положим, он жид, но он человек очень богатый и чрезвычайно честный!..
– возразил Янсутский.
– Не чета этому подлецу Хмурину.
– Прежде, когда Янсутский обделывал дела с Хмуриным, то всегда того хвалил больше, чем Офонькина, а теперь, начав с Офонькиным оперировать, превозносил его до небес!
– Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? произнес генерал невеселым голосом.
– Отчего же не состоится?.. Нисколько!..
– воскликнул повеселевшим голосом Янсутский; он в это время выпил еще чашку кофе с коньяком.
– Я, что касается до удовольствий, особенно парижских, перед смертной казнью готов идти на них.
– В таком случае жаль, что я Бегушева не пригласил на нашу прогулку, продолжал генерал.
– Он сейчас здесь со мной завтракал!..
– С Бегушевым, - слуга покорный!
– я никуда не поеду!
– Но что такое у вас с ним?
– спросил генерал с любопытством.
– Он как-то этак... да и вы тоже!..
– Решительно ничего!.. Просто не любим друг друга, взаимные антипатии!
– сказал Янсутский, начавший окончательно ненавидеть Бегушева потому, что Домна Осиповна, после разрыва с последним, в порыве досады на него, рассказала Янсутскому, как Бегушев бранил ее за обед у него и как даже бранил самого Янсутского!
– Между прочим, Бегушев мне сказал, что он знал madame Мерову? продолжал расспрашивать генерал.
Он очень любил разговаривать о молоденьких и хорошеньких женщинах, чего дома ему решительно не позволялось делать.
– Как ему не знать... она близкая приятельница его бывшей приятельницы.
– Это madame Олуховой, если я не ошибаюсь?..
– Сей самой-с!
– подхватил Янсутский.
– Но она уж больше не приятельница Бегушева?
– спросил генерал.
– Нет!.. Напротив - враг его!.. Историю эту вашему превосходительству так надо рассказать... Существовали в Москве два гражданские брака: мой с Меровой и Бегушева с Олуховой, и оба в очень недолгом времени один после другого расторглись - по причинам далеко не схожим.