Мэвр
Шрифт:
— Сердце отказывает…
— Не откажет.
Сознание раздваивается. Снаружи Юдей колотит от холода, внутри всё горит.
— Внутренние…
— Нормально. Держите.
Резкий порыв ветра обволакивает женщину нежным пузырём, слизывает пот, превращает кожу в кристально-чистый голубой лёд, под которым полыхает инфернальное пламя.
— Если бы ты успел…
— Но я не успел, — холодно отвечает глубокий низкий голос, — теперь твоя очередь. Она обращается?
«Обращаюсь? Я?» — отстранённо думает Юдей, но мысли перечёркивает агония.
— Кровь!
— Лёгкие?
— Нет, язык. Почти откусила. Дайте кляп.
Чужие пальцы действуют быстро и профессионально. Во рту появляется что-то плотное, но мягкое. Безвкусное. Юдей кусает его на автомате и неведомое вещество обволакивает зубы и застывает.
«Воздуха», — думает Юдей. Лёгкие и носоглотку будто разъело едким газом и теперь каждый вдох расцвечивает боль новыми красками. Она и подумать не могла, что бывает такая боль. Мысли путаются, дробятся на ничего не значащие обрывки, в них вплетается речь невидимых и незнакомых ей людей. Сознание погружается в глубокую тьму, испещрённую багряными протуберанцами.
— Она в сознании?
— Вроде того.
Секунда невесомости, и Юдей оказывается на твёрдом холодном столе. Хруст ткани, клацанье ножниц.
— Халат! Хэш, покинь операционную.
— Вместе с тобой, Реза.
— Тогда и ему халат!
— Хэш, я здесь не останусь.
— Тогда увидимся на обеде, мам.
— Хорошо.
Голоса тонут в неразборчивом шёпоте, хлынувшем прямо в уши. Юдей не различает слов, но их звучание складывается в слепок идеи, которая пронизывает её насквозь и оборачивается холодной песней ненависти ко всем теплокровным, думающим, дышащим.
Агония выедает глубокие полости внутри Юдей, и их быстро заполняет этот шелестящий и неумолимый голос страшного существа. Она и не пытается ему противостоять, от неё первоначальной, той Юдей Морав, которой она была ещё утром, почти ничего не остаётся. Что-то уничтожает её, медленно и планомерно, кусочек за кусочком. Пока не включается свет.
Он пробивается сквозь веки. Расплавляет их, как тонкую преграду из рисовой бумаги, и рвётся дальше, проникая в мозг, в артерии и вены. Он вымывает шёпот из ушей и тьму. Питает Юдей изнутри, превращает её в ангела и возвращает самое себя. Крик, рвущийся из горла, рождён не болью, но радостью.
— Что с ней?
— Не мешайте.
— Доктор…
— Не мешайте!
Юдей выгибается дугой. Крылья носа затапливает красным, первые капли скользят по едва видимым руслам вокруг рта, перемахивают через подбородок и стекают дальше, подгоняемые сёстрами.
— Доктор.
— Я прикажу вывести вас, если вы не заткнётесь!
Юдей бьётся в припадке. Она уже не понимает, где и кто она. Её сознание одним махом становится больше тела, вырывается наружу и захлёстывает комнату невидимым вихрем из агонии и наслаждения. Она заболевает и выздоравливает, падает и взмывает к небесам. Умирает и рождается заново. Что-то хрустит,
— Твою же… Жгут. Надавите здесь. Три кубика эссенции…
— Доктор, это уже третья…
— Колите. Мы на пике.
— Не удержим.
— Так позовите ещё кого-нибудь! Вон, два охламона стоят…
— После…
— Будет после, мар Ипор. Держите. Крепче держите!
Юдей видит небо. Оно раскидывается прямо за стенами комнаты, подбирается к ней и готовится поглотить в один присест. Всех людей внутри. Сплошной бастион туч образовывает второй горизонт параллельно первому, и между двумя линиями облака рисуют таинственный узор. Они пытаются что-то сказать, но Юдей не понимает их. Она отворачивается и смотрит внутрь комнаты.
Распластанное на хирургическом столе тело кажется Юдей незнакомым. Да оно совсем не походит на живое существо: истекающее кровью, изломанное чудовищным процессом, который до конца не понятен никому из присутствующих — как оно может быть вместилищем живой души?
«Это я? Нет! Не может…» — думает Юдей, но её непреодолимо тянет к этому обезображенному куску мяса. Она вяло сопротивляется, поворачивается обратно к небу, но оно уже исчезает, растворяется в черноте. Юдей вновь смотрит на тело…
… и открывает глаза.
— П… получилось? Доктор?
— Пик пройден, а дальше… На всё воля Элоима.
— Она в сознании?
— Нет, это рефлекс. Сестра, палата для гэвэрэт Морав готова?
— Да.
— Вымыть, переодеть и установить круглосуточное наблюдение. Сообщать о малейших изменениях в состоянии. Посторонние, пожалуйста, покиньте операционную. Мар Ипор, кажется, вы хотели прояснить какой-то вопрос?
Халаты, измазанные кровью и вязкой чёрной жижей, аккуратно снимают и бросают в подготовленное высокое ведро с плотной крышкой. Две медсестры, в толстых перчатках и защитных масках, приносят большие тазы с тёплой водой и осторожно, но быстро обмывают пациентку.
Юдей Морав больше напоминает впопыхах сшитую куклу, чем живого человека. Всего за несколько часов она потеряла столько телесных жидкостей, что должна бы испустить дух, но её грудь медленно поднимается и опускается, а глаза, стоит приподнять веко, реагируют на свет.
— Ну что, выкарабкается, бедняжка? — спрашивает одна медсестра другую, когда операционная пустеет.
— Может и выкарабкается, — отвечает вторая, пожав плечами. — Но ничего хорошего её не ждёт. Лучше б померла.
>>>
Кто-то рядом.
Она чувствует это кожей, как будто существо посылает невидимые сигналы. Мышцы напрягаются, пальцы под тонким одеялом сжимают простынь в комок, слух обостряется. Юдей «видит» комнату, каждую вибрацию, исходящую от движения. Стоит незнакомцу приблизиться и она бросается на него.
— Тише, тише, — слышит она, открывая глаза. Рядом с кроватью женщина в тёмно-зелёной форме медсестры: блуза с узким рукавом, широкая длинная юбка, белый фартук. Светлые волосы собраны в пучок и прикрыты шапочкой.