Между нами. На преодоление
Шрифт:
Мирон и Аделина. Даже имена — как противоположные полюса.
Прихожу к выводу, что оба вступаем в некий эксперимент. Благо, добровольно.
И уже знаю, что это будет главный эксперимент моей жизни.
Как бы он ни завершился.
[1] Галоклин – это переходной слой, барьер между пресной и солёной водой.
31. Самая горячая зима моей жизни
Как и женщине, мужчине тоже подобает быть многоликим, чтобы их грани стыковались.
Впервые
Приятным сюрпризом становится решение Мирона провести каникулы со мной. На мой вопрос о его детях, он насмешливо отвечает:
— Не волнуйся, я не настолько плохой отец и не намеренно променял их на одну очень интересную Медную особу по соседству. Платон с матерью улетел в Европу до Рождества, а Никита с друзьями укатил в Мурманск. Полярную ночь посмотреть.
Никита — это старший сын. Как-то Мир вскользь упомянул, что ему двадцать шесть и он боец силовых структур. Даже не знаю, что меня впечатлило больше: род деятельности или возраст. Мы мало говорили о наших семьях за прошедший месяц, поскольку виделись урывками, но я с облегчением поняла, что Ольховский отлично общается с бывшими женами, а не враждует, как показалось изначально. Всё же это тоже важный фактор — то, как мужчина относится к женщинам из своего прошлого. Тем более что во мне ещё с того разговора у реки поселилось подозрение, что изменяла ему какая-то из двух жен.
Декабрь насыщенный, как всегда. Корпоративы, редкие свадьбы. Много работы, но работы, приносящей удовольствие. Я будто с двойной силой радуюсь за людей вокруг. Видимо, потому что у самой внутри благодатный штиль. Спокойна, сосредоточена, одухотворена. Нет той домашней суматохи, которую обычно разводила мама, сетуя, что ничего не успеем и опозоримся перед гостями. Боже, я больше не часть многолетней заезженной катастрофы!
Эта беззлобная мысль вызывает счастливую улыбку.
Не спешить с увольнением было правильно. Импульсивный порыв прошел, откат навел на осознание, что уйти можно всегда. А вот отстоять себя — обязательно! После несанкционированного отпуска я вышла на смену с железным настроем не поддаваться манипуляциям Габила. Увеличила дистанцию между нами и обозначила позицию: никаких встреч и разговоров наедине. Субординация, субординация и ещё раз субординация.
Шеф больше месяца ходит шелковый. Иногда кажется, что боится лишний взгляд кинуть в мою сторону. Чего уж греха таить, я подозреваю, что Мир с ним всё же пересекся где-то. И почему-то меня совершенно не раздражает этот факт. Наоборот. Давно потерянное чувство защищенности зажгло внутри уютный свет, от которого будто крылья за спиной выросли.
Новогоднюю ночь мы встречаем у меня. Попивая охлаждённое шампанское «Ruinart Brut Rose». То самое, с которого началось наше фееричное заочное знакомство на балконе.
Смотрим. Наслаждаемся. Растягиваем момент.
У меня и телевизора нет, речь президента включаем на телефоне задним фоном, она бесполезно шумит, подпитывая атмосферу.
Честно досиживаем до боя курантов. Чокаемся на брудершафт после беззвучного тоста, который произносим поблескивающими в свете свечей глазами.
Крохотная однушка-студия, где двум взрослым людям негде развернуться, генерирует тонны искристого счастья.
Короткий поцелуй как аперитив.
Несколько минут на то, чтобы поздравить самых близких. А потом выключить смартфоны и обменяться подарками.
Разражаюсь восторженным хохотом, когда открываю коробку и нахожу в ней handmade куклу, подозрительно похожую на себя. С буйством дерзких ярко-рыжих колечек на голове и вздернутой бровью, дескать, чего надо. Долго смеюсь, играясь с пружинками. И чуть позже позволяю Миру застегнуть на своей шее нежный кулон в виде лепестка на тонкой цепочке. Украшение из белого золота висело на задорной кукле. Оригинально он придумал с упаковкой и подачей гифта.
У меня же — всё проще.
Чулки. Подвязки. Белье.
Но один Бог знает, сколько сил мне требуется, чтобы предстать перед Ольховским в образе раскрепощенной соблазнительницы. И делать последний шаг, то есть, тянуть молнию на платье, позволяя ему стечь вниз — сложнее всего.
Сердце испуганно трепыхается, но я ловлю восхищенный мужской взгляд, полный голода, и робко улыбаюсь.
Ласки сыплются наградой. Откровенные, горячие, разрывающие все сознательные нити в голове.
— Хочу смотреть на тебя, — признается Мир, когда на двоих из одежды у нас остается кулон на моих ключицах и чулки, удерживаемые поясом с подвязками. — Сделай для меня, Адель…
Растерянно киваю и поддаюсь ему. Мирон размещается полусидя, и вскидывает ко мне руки, чтобы помочь взобраться. Вцепляюсь в них и перекидываю через него ногу, а затем медленно… с судорожным выдохом опускаюсь на твердый пульсирующий в нетерпении член.
Мир срывается на крупную дрожь, стoит только насадиться на него полностью. Я застываю в этом мгновении. Как невменяемая, ей-богу, впитываю жар его тела, мощь, стать. Саму же потряхивает то ли от ужаса, то ли от стыда, то ли… от удовольствия. Через край эти оголенные эмоции. Их много, они сметают выдержку.
Получаю осторожный толчок, призывающий действовать. Зажмуриваюсь и принимаюсь неспешно двигаться. Поза наездницы — вау, какое блестящее начало года. Достойный дебют. С таким-то куратором…
— Смелее, — поощряет он рваным шепотом, водя ладонями по моим бедрам и ягодицам. — Вперед, прекрасный Медный всадник…
Сбиваюсь с ритма, как только понимаю, как меня сейчас назвали. Останавливаюсь. Следом и вовсе замираю.
Секунда — и густую тишину разрывает диким смехом.