Между нами. На преодоление
Шрифт:
Музыка меня не успокаивает, хоть и мелодичная. От неё терзания только ярче, будто попадает под настроение — грустно, нестерпимо и жгуче… И одеяло не греет, продолжаю мелко трястись. Лежу в темноте и наполняюсь ненавистью к себе.
Когда в какой-то момент чувствую прикосновение к плечу, сердце от страха ухает в пятки. Захлебываюсь вдохом и выскакиваю из постели, бросаясь к выключателю. Комната озаряется светом и являет мне… Мирона.
Уверенная, что у меня галлюцинации, крепко зажмуриваюсь и выдергиваю наушники. Начинаю сходить с
— Тише-тише… прости, что напугал.
Распахиваю веки и смотрю перед собой. Ан нет, картинка не исчезла, ещё и говорит. Я проплакала около часа, извилины иссохли, голова в тумане и побаливает. Не удивительно, что перестроиться на реальность сложно.
Мир делает несколько шагов, обходя кровать, и осторожно обнимает меня.
— Ты как сюда попал? — доходит наконец. — Я закрыла дверь!
— Я в курсе. Столько стучал.
Эйфория от его присутствия не дает сосредоточиться, со счастливой улыбкой жмусь к нему сильнее. Пришел! Он здесь!
А потом я застываю, уловив небольшой сквозняк. И по-настоящему осознаю происходящее.
— Ты с ума сошел?! — отталкиваю Ольховского и подлетаю к открытой балконной двери. — Мир, ты сумасшедший?!
Он пожимает плечами и присаживается на кровать, наблюдая за моими метаниями.
— Там всего полтора метра расстояния между…
— И несколько десятков! — перебиваю в ужасе. — Вниз!
Кроет волной паники. Что за псих?! А если бы сорвался? Если бы разбился?
Невыносимо от одной лишь мысли.
Подбегаю и падаю к нему на колени, обхватывая мужское лицо трясущими руками. С дичайшим грохотом в ушах вглядываюсь в красивые дымчатые глаза.
— Зачем такое вытворять? Ну зачем, Мир? — кажется, снова реву, но теперь уже от испуга.
— За этим, — большими пальцами стирает влагу с моих щек, но это не помогает остановить поток слез, и тогда он целует меня, будто пытаясь успокоить своей нежностью. — Не могу я, когда ты такая. Знал, что сдуешься, накрутишь себя. Не дверь же было ломать. Расслабься, всё хорошо. Говорю же, делов-то — полтора метра. Считай, подтянулся всего лишь.
— Ты ненормальный… ненормальный, — шепчу лихорадочно, сама мелко-мелко зацеловывая его. — Ненормальный…
— Это у нас общее.
На адреналине льну к нему с каким-то отчаянием, цепляюсь за футболку по бокам. Страшно отпускать. Боюсь, что исчезнет. Ерзаю, никак не находя положения, в котором могу обхватить его всего.
Соленые поцелуи становятся глубже. Прикосновения — нетерпеливее и настойчивее. Одежды — всё меньше, скомканного дыхания — больше. Мы просто смыкаемся и не можем разомкнуться. Это нужнее. Нужнее, чем всё остальное.
— Прости, — шепчу я ему уже после, когда мы отлипаем друг от друга взмокшие и опустошенные, сообразив прикрыть дверь и поменять яркий свет на приглушенное свечение ночника. — Я дурная. Мне сложно, многое нужно перестроить внутри. Я хочу. Я буду стараться.
— Медная, — гладит по вихрям с явным удовольствием. — Я же не идиот,
Прижимаюсь к горячей коже, без слов соглашаясь. Трусиха во мне вопит. Я боюсь пуще прежнего. Но… кажется, новый страх — вот так нелепо потерять его — сильнее всех старых страхов вместе взятых.
Утром мы снова занимаемся любовью. Эмоции тягучей патокой наполняют каждую клеточку, оттесняя все плохое. Когда Мир смотрит на меня так, словно я — настоящее сокровище, умираю от восторга.
Завтрак у нас случается ближе к обеду. Трапезничаем неспешно, а потом я провожаю Ольховского, которому нужно уезжать по делам. Мирон подхватывает футболку, решив не надевать её, всё равно два шага до соседней квартиры. Ему быстро в душ, переодеться и уходить.
Мы уже успели попрощаться, но, когда щелкает замок, и он открывает дверь, я вдруг срываюсь с места и опять жмусь к нему, руками обхватывая мужской торс и вставая на цыпочки за очередным «последним» поцелуем. Честное слово. Самым последним. И ещё. И ещё.
Смеемся, ничего вокруг не замечая. Даже шум лифта где-то позади не смущает. Не трогает, что кто-то видит эту сцену. Мы тут счастьем заняты.
С несползающей шальной улыбкой запираюсь и шагаю к кухонной зоне, чтобы прибраться. Но внезапная трель звонка заставляет пулей вернуться в прихожую. Хохочу, зная, что и Мирон сейчас улыбается, предугадывая мою реакцию на эту выходку. На радостях распахиваю полотно максимально быстро.
И каменею.
Встречаясь глазами с мамой…
Благодарю за награды Евгению!
35. Победоносный джеб
Прямо сейчас претворяется в жизнь темнейший мой страх.
Она проходится по мне всевидящим око — то есть, цепким, до костей простреливающим взглядом. Лучше любого рентгена. Так, наверное, только матери и умеют смотреть на своих детей в любом возрасте, чтобы сразу становилось не по себе и в голове панически вертелась одна лишь мысль: что, что я сделал не то? Привет от травмированного в детстве сознания.
Проблема в том, что я и так знаю… что сделала.
Скованными деревянными движениями отхожу назад и накидываю халат, висящий на спинке кровати.
Мама идет следом и жалит первым вопросом сразу в яблочко:
— Со всеми соседями так хорошо общаешься?
Запахиваю пoлы, прикрывая довольно откровенную ночнушку.
Огнем горю. Полыхаю просто.
Но внешне пытаюсь быть невозмутимой. Оборачиваюсь к ней. Она с прекрасно читаемым неодобрением рассматривает смятую постель. Затем медленно поднимает на меня глаза.