Между нами. На преодоление

verdes De ojos

Цейтнот вызывает внутри меня разруху. Дикость ситуации порождает смятение, хаос в мыслях, полнейшее бессилие на физическом уровне.

Прошлую смену в ресторане отрабатываю на честном слове, практически ни во что не вмешиваясь. Сегодня мне будто ещё хуже, я двигаюсь по залу на ватных ногах и механически поправляю какие-то детали, кажущиеся несовершенными.

— Адель, у тебя всё в порядке? — в коридоре на пути к кабинету меня останавливает Габил. — Выглядишь неважно.

— Нет, всё хорошо, — одариваю его бледной улыбкой.

Шеф скептически вздергивает бровь

и вздыхает.

— Ну да, с чего я взял, что ты станешь со мной делиться. Просто имей в виду, без каких-либо подтекстов я всегда готов помочь, обращайся. Ладно? Особенно, если кто-нибудь обидит.

Намек на Ольховского принят. Я невесело усмехаюсь и качаю головой. Вот уж кто меня действительно не обидит — знаю точно — это Мирон.

Габил шагает к кухне, чтобы проверить вытяжку перед оплатой услуг мастера. В последние дни уделяет «Оазису» больше времени, не спихивает обязанности на меня. Думаю, он так стремится отвлечься от семейных невзгод. Жена, беременная пятым ребенком, который оказался долгожданным мальчиком, с серьезными проблемами уже несколько недель лежит на сохранении. Врачи советуют прервать, но женщина категорически против. Наконец-то после четырех дочерей она может подарить мужу наследника. Для восточного мужчины это слишком много значит. Вот только цена… тоже высока.

У шефа меж бровей залегает глубокий залом. Всегда улыбчивый и легкий в общении, теперь он ходит хмурый и сосредоточенный. Способен ли человек измениться в подобных обстоятельствах? Произвести переоценку приоритетов, вспомнить истинные ценности? Не знаю. Глупо, наверное, но во мне теплится крохотная надежда, что Габил поймет, насколько сильно ради него рискует жена, и это осознание поможет ему в дальнейшем хорошенько подумать, стоят ли многочисленные связи на стороне преданности и самоотверженности женщины, готовой даже умереть ради их ребенка.

Кое-как заканчиваю дела с отчетностью и другими мелкими задачами, что дается вяло и с большим трудом. Рада уже часа два как открыла вечернюю программу. И, сидя в кабинете, я всё это время боролась с искушением бросить документацию и оказаться в зале, чтобы просто сесть и послушать её голос. Теперь же с чистой совестью подхожу к бару и пристраиваюсь в дальнем углу, словно безропотная тень.

Через несколько песен наша певица объявляет двадцатиминутный перерыв и приближается, прося у бармена воды комнатной температуры. Пьет мягкими глотками и посматривает на меня:

— Давно я тебя такой грустной не видела. Случилось что? — Не выспалась, — отмахиваюсь без задних мыслей, на что Рада задорно улыбается и заговорщически подмигивает. — Так и надо. А то как в анекдоте: уйдут, уйдут ведь без возврату года, пригодные к разврату...

Прыскаю, качая головой. К сожалению, имелся в виду не разврат. Хотя брюнетка знает, что я почти полгода в отношениях с Миром. Богодухов как-то ещё в самом начале случайно спалил нас, думая, что я дружу с Радой: предложил ей двойное свидание, раз одна с ним она никак не соглашается куда-то пойти. Мужчина был уверен, что она в курсе нашей с Ольховским связи.

На свидание, как и предполагалось, девушка

не повелась, а потом честно рассказала мне ситуацию. Я тогда лишь пожала плечами, не видя ничего криминального. Не сомневалась, что она не проболтается никому.

Мы обсуждаем сегодняшний репертуар, Рада признается, что у нее ностальгическое настроение, хочется песен из детства. А потом шутит, дескать, Александр, который и сейчас находится за своим столиком у окна — что неизменно во время её смен, как раз вспомнит юность. У них разница чуть больше, чем у нас с Мироном, где-то пятнадцать лет. Звучит впечатляюще, если не вдумываться. Но я прихожу к выводу, что отношение к колоссальной разнице в возрасте изменчиво и зависит от определенного периода жизни. Например, в двадцать я бы ужаснулась, в двадцать пять — отнеслась бы с подозрительностью, а в тридцать три — банально соглашаюсь с тем, что возраст это лишь цифры.

Рада возвращается на сцену и исполняет один из хитов Аллегровой «Подари эту ночь». То, как открыто она дразнит Богодухова, пропевая самые пикантные моменты, глядя на него в упор, заставляет меня восторженно улыбаться всю песню. Отчаянная девчонка, не боится последствий. Или пользуется расположением мужчины, оставаясь безнаказанной.

— ...и в последний раз продли нашу ночь греха и страсти, — бесподобная мимика и снова острый взгляд в сторону Александра, — дай воскреснуть от любви...

Вздрагиваю на этих нотах и перестаю улыбаться, когда замечаю подходящего ко мне... Мирона. После того злополучного утра мы не виделись, он уехал в Москву разбираться с накладками в банковских операциях, и разрешение проблемы заняло несколько дней. Ольховский однозначно прямо с дороги, потому что одет официально — белоснежная рубашка и классические брюки.

Шагает с некой ленцой, на губах блуждает легкая улыбка, в руках — маленькая корзинка цветов.

Мое сердце сбоит — то сжимаясь до боли, то расширяясь, тараня ребра.

Смотрю и не могу оторваться от него, словно зачарованная.

Умираю от счастья, забывшись на короткие секунды.

Оказавшись рядом, Мир наклоняется и приветствует меня быстрым сдержанным поцелуем. Мы никогда раньше не демонстрировали наши отношения. Но ведь я ему пообещала в тот день попробовать, он помнит и претворяет в жизнь горячечную договоренность.

А я умираю ещё раз. От тоски. Предчувствуя, что это конец...

Похоже, я уже смирилась с неизбежным и готова выполнить требование мамы.

37. Безжалостный внутренний таймер

Это всё слишком красиво, чтобы быть моей реальностью.

Осознание этой истины колючей проволокой сдавливает грудную клетку, заставляя трепыхаться раненой птахой. Сама не понимаю, как резким выпадом подаюсь вперед и обнимаю Мирона за талию, крепко прижимаясь к нему в горестном порыве спрятаться от внешнего мира, где мне почему-то обязательно делать этот чертов выбор…

— Эй, правда так соскучилась? — тянет он насмешливым, но дико довольным тоном.