Между жизнью и смертью
Шрифт:
Вдруг открылась дверь, и в клубах пара в барак вошли две закутанные фигуры. Когда пар рассеялся, то оказалось, что это две плотные женщины, нёсшие на палке полное ведро, от которого валил густой пар. Женщины натужно подняли его, тяжко поставили на грубо сколоченный стол, и одна из них сказала:
- Это от женского барака. – Она жалостливо посмотрела на утомлённых путников.
– Поешьте, силы вам понадобятся…
Они быстро вышли, на крепко сбитых нарах произошло какое-то хаотичное движение. Григорий сел на край своей лежанки и посмотрел вниз, как раз напротив середины
В происшедшей свалке было сложно разобрать детали, в тусклом свете единственной лампочки различалась серая куча шевелящихся бушлатов, мелькающие в ней руки с мисками и слышалась хриплые выкрики:
- Мне, мне оставьте! – Люди зло отталкивали друг друга, стремясь первыми зачерпнуть пищи.
- Отодвинься, загородил всё.
- Пошёл ты!
- Держи ведро…
- Эх, раззява!
В одну минуту всё закончилось, ведро с баландой опрокинули, стычки, не перешедшие в настоящую драку, прекратились. В ту же минуту Григорий решил не терять достоинства и если доведётся честно принять смерть:
- Нехай со мною случится, что угодно, любой голод, боль, даже погибель лучше, чем уподобиться хоть на миг моим товарищам по несчастью. – Он отвернулся к стене.
– Братьями я не могу их назвать, а по существу они больше заслуживают жалости, чем отвращения...
На другой день этапники быстро прошли стылую лагерную баню, а их нательные тряпки положенную по инструкции вошебойку. После урезанной процедуры, на каждого каторжанина приходилось по одной шайке холодной воды, Григорий стал полноправным зэком.
- Сейчас бы в родную шахтную баню! – подумал он и заиграл желваками.
Вспоминая дом, Тоню и детей Григорий вновь и вновь клялся себе в желании вернуться к ним:
- Только дождитесь меня…
После санитарной обработки заключённых распределили по бригадам и расселили в бараки. Рублёные из вековых сосен строения, оказались достаточно тёплыми. Шириною метров шесть, длиною больше двадцати, сплошные двойные нары, но не тесно, каждому досталось место постелить свой матрасик.
- Можно жить! – воскликнул довольный сосед справа.
- А пугали, что будем жить на морозе… - поддержал кто-то из глубины барака.
Бригада, в которой оказался Григорий, насчитывала тридцать человек, с вкрапление из трёх рецидивистов, один из которых был бригадир. Средний возраст составлял лет сорок пять, людей физического труда в бригаде почти не было, разные там бухгалтеры и снабженцы.
- С такими напарниками разве план выполнишь? – предположил Григорий и как, выяснилось позже, оказался прав.
– Сплошные хлюпики и нытики, белая кость!
На следующий день их вывели на работу, километра за четыре от зоны. Выдали двуручные пилы, в просторечии «тебе-себе-начальнику» и топоры, чуть тяжелее плотницких. Большие ели, предназначенные под рубку, с разлапистыми ветками до промёрзлой земли, торчали метрах в десяти друг от друга, снег в
- Какие красавицы! – невольно восхитился Куликов.
В конце дня Григорию пришлось побывать под деревом в первый, но не последний раз. Подрубленные и подпиленные деревья валились в разные стороны и, переходя от дерева к дереву, он услышал крик:
- Берегись!
- Дерево пошло! – Шелехов оглянулся и увидел, что прямо на него падала огромная, мохнатая ель.
- Неужели конец? – мелькнула холодная мысль.
– Глупо!
Снег доходил до пояса, от двадцатиметровой красавицы-ели он был метрах в десяти, и сразу понял, что бежать бесполезно. Григорий молниеносно примерился и интуитивно бросился в плотный снег, головой к падающему дереву. Объёмная ель, в отличие от сосны, падает достаточно медленно, и спустя бесконечную секунду он почувствовал, как его вдавливает в наст пугающая тяжесть.
- Пронесло! – обрадовался он.
Иногда человеку необъяснимо везёт. Любой сук мощной ели, сломавшись, мог бы пришпилить его к земле, как жука булавкой, но сучья разошлись, а тяжелый ствол, сантиметров сорок в поперечнике мягко вдавил спину Григория в снег, не причинив особого вреда.
- Человек под деревом! – закричали окружающие, силы у заключённых пока имелись.
– Скорее! Скорее!
Добровольцы принялись вовсю распиливать ель, примерно над лопатками пленника. Григорий больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.
- Тише черти. – Радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он.
– Не перепилите меня, как потом склеите?
Бригадир накануне довёл норму выработки, восемь кубометров в смену на человека.
- Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки.
– Инструктировал он поникших подчинённых.
В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить бревна, трелевка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу. Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины. Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма готовой древесины.
- Хрен ты столько нарубишь. – Матерился Григорий.
– Даже Стаханов, верно, не справился бы…
Всем объявили также, что тем, кто выполнит норму менее чем на двадцать пять процентов, не полагается обеда и ужина, а только триста грамм хлеба и кипяток.
- Разве на таком пайке можно выжить? – растерянно спрашивал окружающих Куликов.
В первые дни все старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счет его помощников уркаганов. Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк. Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий отощал, есть хотелось постоянно.