Между жизнью и смертью
Шрифт:
Оказалось, что это очень жутко, вот так с закрытыми глазами ждать удара, словно ты курица под безжалостным топором. Рохлин талантливо сделал вид, что спит...
- Заберут всё подлецы!
Одновременно он слышал, как под низким топчаном шарит кто-то второй. Кажется, тот вытащил неуклюжий чемодан, поднял его на шаткий скрипучий стол и выкинул в окно, следом спрыгнул сам. Тот, кто стоял над головой Бориса, сказал громко и весело.
- Ну, твоё счастье, Артист. – Закончил он и тоже сиганул в окно.
– Спи, нам «мокруха» ни к чему...
По свежевыпавшему снегу проскрипели осторожные
- Да, – выдохнул он.
– Твое счастье, Артист...
Очухавшись, он вылез из-под промасленного бушлата, дыру в окне умело заколотил фанерным лозунгом «Труд - дело чести». Окно налётчики «взяли» аккуратно и тихо, стекло выдавили через бумагу, намазанную солидолом.
- Профессора.
На улице угрюмо светало. Артист потерянно потоптался по клубной каптёрке, где жил постоянно, автоматически затопил печку - буржуйку.
- Что-то надо делать? – билась неотвязная мысль.
– Всё богатство разом ахнули, подлецы…
Два дня назад Рохлин получил мамину посылку, масло, сахар, то, что называется в лагере «бацилльное дело». Пристроил чудесные продукты в свой чемодан, сделанный в зэковской столярке. В нём лежал «концертный» пиджачок, перешитый из офицерского кителя. Новогодний подарок девчат из швейного цеха, как и диагоналевые штаны, казались теперь сказочно нарядными. Жёлтая рубашка, сшитая из домашней простыни, которую он сам красил акрихином и галстук, сочинённый из чёрной шёлковой подкладки, пропали безвозвратно...
- Выглядел прямо как на свадьбу. – Маялся Борис, вспоминая потери.
– Так неужели же я этакую немыслимую красотищу спокойно уступлю каким-то уркам, жуки-куки?!
Конечно, у вохры защиты искать, просто детские хлопоты. А вот добрый знакомый Бориса Мишаня, по прозвищу Маленький, при желании смог бы помочь...
- Мы с ним, хотя и с разных планет, но питаем взаимную симпатию.
– Прикидывал практичный Артист. - Я к нему за богатый тюремный опыт, он ко мне за образованность и умение читать по памяти знаменитые романы.
Был Мишаня мелкого роста, жилистый, весь в шрамах от множества драк. Старый вор в законе, с головой, крепко просоленной сединой, он тянул нынче свой пятый срок. Ну, правда, воровские сроки недолгие, 2—3 года, амнистия или комиссовка, и гуляй по-новому...
- Но все-таки, считай, полжизни по лагерям. – Решился Борис, вспоминая справедливого блатного.
– Мишаня молчалив, улыбается редко, но как-то уютно, очень по-доброму.
Руки у Мишани оказались талантливыми, в лагерях он получил профессию столяра-краснодеревщика и, схватив последний срок, решил с блатным счастьем завязать. Устал, да и не молод уже. Ушёл он из воровского кодла «с концами», но по-доброму, объявив своё решение на лагерной сходке.
- Я завязал. – Просто сказал он.
Поэтому сохранил яркую блатную биографию и авторитет. Урки его любили, осуждённые по другим статьям уважали. Больше того, если в кодле по какому-то спорному
- Позовём Мишаню!
– он шёл, мнение высказывал деловито, но как бы смущаясь, и был явно рад, когда поступали по его совету.
Был он поставлен мастером столярного цеха, дело отладил на радость начальству и работягам. Словом, душевный был человек. Вот к нему-то Борис пошёл после подъёма и, сбиваясь, рассказал своё ночное приключение:
- Это ж, неправильно, Миша, и обидно. – Рохлин был готов расплакаться.
– Когда я на сцене людям сценки играю и песенки пою, эти ухари мне хлопают, орут.
- Ты Боря хорошо выступаешь, – согласился Мишаня.
– Мне особенно стихи нравятся, как там его?
- Есенина.
- Точняк! – Заулыбался старый вор.
– Боря, ты молодчик!
- Вот видишь! – воодушевился Артист.
– А ночью урки меня разблочивают. Так какой же я, к чёрту, артист с голым задом, без парадной одежки, неужели мне в бушлате и чунях про любовь и свободу петь и хохмы отмачивать? Пускай, в конце концов, схавают на здоровье мои продукты, но костюм по совести надо бы вернуть!..
- Попробую...
– сказал Мишаня, подумав, и, не торопясь, ушёл.
Это было уже обещание. Назавтра костюм Борису блатари вернули и даже обломки чемодана под окно ночью подкинули. Ну, а лакомства из дому, конечно, улыбнулись не попрощавшись. Такая жизнь, кто успел тому приятного аппетита!
Следующим утром Борис выбрался наружу пораньше, решил найти Мишаню и отблагодарить за помощь. Он сунул за пазуху кусок чудом сохранившейся колбасы и закрыл на ключ каптёрку, где постоянно жил. Комнатка маленькая, фактически чулан, но всё лучше, чем в общем бараке.
- Наверное, он в столярке. – Решил сообразительный Рохлин.
– Зайду туда первым делом.
Однако бригадира там, к сожалению, не оказалось. Два мужика лениво настраивали допотопную пилораму и на вопрос о местоположении начальства одновременно пожали плечами:
- Хрен его знает! – угрюмо сказал один.
- Может, пошёл к Акиму? – высказал предположение второй.
– Нам бы лучше чтобы Мишаня дольше не являлся. Так работы меньше…
Борис рысцой побежал в барак, где обитал негласный хозяин прииска московский вор Аким. С хозяином официальным майором Лавровым авторитетный зэк давно договорился о разделе сфер влияния. Прииск исправно давал план, выражавшийся в энном количестве перелопаченного золотоносного грунта.
- Только жмуриков у вас слишком много.
За это отвечал безжалостный уркаган, а майор не вмешивался в производственные процессы и наслаждался миром и покоем во вверенной колонии. Аким в ответ на упрёки майора по поводу ежемесячного активирования безвременно умерших, лениво цедил сквозь зубы:
- Надо же их как-то работать заставлять!
- Надо.
- Особенно «политические» вовсе не хотят давать план, вот мои ребятки и помогают, кто отстаёт.
- Ну, ты всё ж таки меру знай! – шипел Лавров, с опаской косясь на мордоворотов вора, скромно стоящих в сторонке.
– Десяток ещё ладно, но за последний месяц вы сорок три зэка отправили в канаву за ограждение. Многовато…