Между жизнью и смертью
Шрифт:
- Лучше бы не видеть.
Случилось это знаменательное событие яркой весной следующего года. Григорий как всегда спокойно выполнил дневную норму и отошёл вглубь дремучего леса на поиски спелых ягод. Конвой спокойно относился к подобным прогулкам, бежать заключённому Шелехову было не куда, да и незачем.
- Ах ты, гадина! – вдруг он услышал начальственный голос.
– Стой кому говоря…
Григорий по многолетней зэковской привычке подумал, что сказанное относится к нему, и поневоле втянул голову в плечи. Через минуту он выглянул из-за куста ежевики. На небольшой поляне
- Тпру, – орал он, неумело натягивая поводья.
– Будешь знать, как сбрасывать начальника лагеря.
Бедное животное не понимало оказанной чести и рвалось скакать прочь. Толстяк вытащил из-за голенища щегольских офицерских сапог плётку и пару раз наотмашь ударил лошадь. Та затравлено дёрнулась и обиженно заржала. Григорий забылся на короткое время и зло крикнул:
- Ты что делаешь?
- Что?
- Она же не виновата, что ты ездить не умеешь.
- Кто ты? – испугался немолодой подполковник Егоров.
– Чего надо?
Он внимательно посмотрел на подошедшего Григория и по характерным чертам одежды и поведения узнал своего подопечного.
- Как ты смеешь так обращаться к офицеру? – возмутился главный «вертухай».
– Рвань лагерная!
- Молчи гад! – рванулся к нему Григорий.
– Мало вам людей, так ищо над конями издеваетесь… Звери!
Григорий знал, что никто их не видит и накопившаяся годами злость кипятком выплеснулась на опешившего начальника. Бесправный зэк стоял лицом к лицу с всемогущим «хозяином» и говорил всё, что он думает о безжалостной системе.
- Кровососы! – кричал он.
– Загнали полстраны в лагеря и рады… Подождите, ищо дождётесь, поднимется народ, умоетесь кровищей. По самые уши зальётесь!
- Чего разошёлся?
Начальник попятился от зэка, наощупь нашёл в траве ружьё, поднял его и пригрозил:
- Иди отсюда умник, – сразу почувствовал он силу оружия.
– Кобылу ему жалко…
- Да жалко!
- Себя лучше пожалей.
- Мне себя жалеть негоже! – успокоился Григорий.
– Сегодня жив, а завтра в общей могиле.
Шелехов круто развернулся и пошёл на стук топоров и визга пил. Удивлённый Егоров ещё долго смотрел на сомкнувшиеся за его спиной пышные еловые лапы и жалел, что в ружье не было патронов:
- Пристрелил бы как собаку бешенную!
Через неделю Григорий узнал от знакомого писаря конторы, что лошадь, которая сбросила начальника, тот велел запороть до смерти. Как бы, между прочим, писарь сообщил, что заключённого Шелехова отправляют на этап, для работы на золотых приисках. С лесоповалом было покончено навсегда, все знали, что с рудников не возвращаются…
- Пускай всё будет, как будет.
– У Григория от лесного лагеря остались навыки выживания, да несколько небольших шрамов на руках от трех или четырех раз, когда он попадал под падающее дерево.
До конца жизни, если сзади слышался треск ломающегося дерева, пусть даже спички, его автоматически бросало в разворот на сто восемьдесят градусов, и пронзала спасительная мысль:
- Где падает дерево? В какую сторону кидаться?
Глава 20
«Я,
Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству.
Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
После внезапного ареста отца, жизнь для младшего Михаила Кошевого практически закончилась. Так ему, во всяком случае, казалось. Его дружно и скоро выперли из комсомола, бывшие дружки демонстративно сторонились изгоя. Вновь присланный председатель колхоза «Красный ключ» намекнул, что для него осталась работа только пастухом колхозного стада.
- Извиняй Михаил! – отводил глаза таганрогский пролетарий Митин, знавший его отца по службе в Красной Армии.
– Сам понимаешь, трактора я тебе доверить не могу…
Мишка понимал, но в душе сильно обижался. Ведь он был абсолютно уверен в невиновности приёмного отца и верил, что всё скоро наладится. Однако время шло, отношение к нему не менялось, и Кошевой продолжал зарабатывать скудные трудодни на надоевшем пастбище.
- Как жить дальше?
Когда он снова обратился к председателю за помощью, тот, заговорчески понизив голос, посоветовал:
- Шёл бы ты Михаил в армию.
- Меня не возьмут.
- Возьмут, – Митин воровато оглянулся по сторонам, хотя они сидели вдвоём в пустом помещении правления колхоза.
– У меня в Вёшенской военком старый знакомый, я могу договориться.
- Точно?
- Тебе уже двадцать?
- Да.
- Вот и ладненько. – Обрадовался бывший красноармеец.
– Иначе тебя неизвестно забрали ли бы в армию, а без службы мужчиной не стать…
- А как же мать, жена?
- Чудак, что им сделается? – удивился матёрый председатель.
– Будут спокойно жить в Татарском, мы их не бросим.
- А кто же их будет кормить?
- Вот странный человек! – сказал изумлённо Митин.
– Ты же своё денежное довольствие им пересылать будешь, в нашей армии служат на всём готовом. Там тебя накормят, оденут, обуют, не жизнь, а сказка!