Мифология русских войн. Том I

Кураев Андрей Вячеславович

…А для разрядки эту главку завершу цитатой из «Автобиография» серба Бранислава Нушича (1924):

«Стоило посмотреть, с каким садистским удовольствием нас загоняли в непроходимое болото латыни. Иногда учитель даже протягивал нам руку, чтобы завести поглубже. Заведет в самую трясину, сам выберется и, улыбаясь, смотрит, как мы тонем. Когда в Германии после нескольких лет войны стал ощущаться недостаток продуктов питания, когда немецкие ученые вполне серьезно занялись проблемой получения хлеба из бумаги, один немецкий экономист предложил заставить всех военнопленных — а их было очень много — учить третье спряжение перфекта, чтобы их поубавилось. Но это предложение было отвергнуто немецким верховным командованием, считавшим, что в таком случае солдаты противника будут сражаться гораздо упорнее, ибо лучше уж погибнуть на поле боя, чем умереть при попытке выучить третье спряжение в перфекте. И кайзеровское правительство высказалось против применения столь варварского способа уничтожения людей, опасаясь, что это восстановит против Германии всю мировую печать».

Глава 19

Безгрешное закапывание живьем

Помимо темы «насилие человека с ружьем над безоружным» есть и обратная тема: зверства «мирного населения» по отношению к «оккупантам».

В 1812 году крестьяне зарывали пленных живьем, говоря «Пускай он своей смертью помрет;

мы не будем отвечать за убийство пред Богом» [610] .

«Крестьяне жгли и резали французов, закапывали их живыми в землю. Свидетельств тому великое множество, так что пушкинское «остервенение народа» следует понимать в самом буквальном смысле слова» [611] .

610

Записки Н. Н. Муравьева // Русский архив. 1885. № 8, сс.399–400

611

Попов А. И. Партизаны и народная война в 1812 году // Отечественная война 1812 г. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2000, с. 173.

«Длительное время, — признавал Б. С. Абалихин, — мы стыдливо замалчивали тот факт, что партизанское движение носило ожесточенный характер: крестьяне жгли и резали французов, закапывали их живыми в землю». Историк не прав в одном: крайняя жестокость была характерна не для партизан, а для крестьян. Свидетельств тому великое множество, так что пушкинское «остервенение народа» [612] следует понимать в самом буквальном смысле слова» [613] .

612

Гроза двенадцатого года Настала — кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский бог?

613

Круглый стол: Вероломство по плану. Чья победа? Лица или маски? // Родина. 1992. № 6–7. С.134

Сохранился рассказ одного чиновника московского почтамта. Он остановился для ночлега в уцелевшем крестьянском доме одного из сёл под Гжатском, застав там несколько семей, дома которых сгорели. Один из ночёвщиков долго расспрашивал чиновника, можно ли и нужно ли убивать французов:

«Сельские жители только что начинали собираться на разоренные пепелища свои, а потому дорожили уцелевшими избами, и толпами собирались в них на ночь. Погода в конце Октября стояла холодная. Не доезжая Гжатска, измученный чиновник, желая согреться и отдохнуть, заехал к вечеру на уцелевший двор; в гостеприимной избе было много народу, расположившегося на ночлег по лавкам и на голом полу. Все спали, в печке светился огонек. Сняв верхнюю одежду и разыскав скамейку, Л. сел против печи и, убаюкиваемый здоровым храпением крестьян, стал дремать, как услышал над собою голос и увидал растрепанную бороду, свесившуюся с печи. Краснолицый крестьянин с склокоченными волосами зорко смотрел на него серыми глазами, выглядывавшими из насупленных бровей. «Панок, говорил он, а что я тебя спрошу?» — «Ну спрашивай» отвечал г. Л. — Что Французов-то далеко угнали?» — «Далеко», отвечал Л., желая отделаться коротким ответом. Но только что предавался он сладкому забытью, беспокойный крестьянин снова начинал спрашивать его: «Панок, а панок!» — «Ну что тебе?» — «А что я тебя спрошу, Французов-то много побито?» — «Много», отвечал раздосадованный чиновник, «на то и война, чтобы бить!» Но крестьянин не мог успокоиться; он ворочался, кряхтел и, выглядывая, приставал с докучливыми вопросами. «Панок, а панок, а что я тебя спрошу, так убивать их Французов-то можно?» — «Я же сказал тебе», с сердцем отвечал Л. — «Оно того…» приставал мужик, «хотя враги… землю разорили, а все же по образу и подобию…». Видимо упрекала его совесть, и он желал поверить сомнения свои гревшемуся чиновнику. «Да ты, панок, скажи мне, да не гневайся, панок», приставал он. «Говори что-ли!» отвечал чиновник, выведенный из терпения. «А вот вишь ты, сказал крестьянин, наловили мы это их, Французов-то, десятка два и стали думать, что бы с ними наделать, свести что ли куда, сдать что ли кому, да куда поведешь и кому сдашь? Вот и приговорили миром побить их». Тут он приостановился и, подумав, со вздохом продолжал: «Оно точно того, если бы он на тебя с ножом лез, ничего бы… а то смотрит как баран; как тут быть то? Француз не баран, а все же человек, враг только, землю разорил. Вот мы и порешили». — Тут он опять приостановился. «Выкопали в перелеске глубокую яму, повязали им Французам руки и пригнали гуртом; стали это они вокруг ямы, а мы за ними стали; почуяли, знать, свою злодейскую участь и начали жалостно талалакать, точно Богу молятся; мы наскоро посовали их в яму да живых и зарыли. Веришь ли, панок, такой живущий народ, под землею с пол часа ворошились!» И мужик окончил рассказ свой молитвословием за многогрешную душу свою» [614] .

614

Рассказы из истории 1812 года // Русский архив. 1868. № 11, сс 1868–1870

Собственно, призыв заживо закапывать французов содержался в «афишке номер 17» московского губернатора Ростопчина от 20 сентября:

«Враг рода человеческаго, наказание Божие за грехи наши, дьявольское наваждение, злой француз взошел в Москву: ограбил храмы Божии; осквернил алтари непотребствами, сосуды пьянством, посмешищем; надевал ризы вместо попон; посорвал оклады, венцы со святых икон; поставил лошадей в церкви православной веры нашей, разграбил домы, имущества; наругался над женами, дочерьми, детьми малолетними; осквернил кладбища и, до второго пришествия, тронул из земли кости покойников, предков наших родителей. Оставайтесь, братцы, покорными христианскими воинами Божией Матери! Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить. Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встренутся. Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам, вороньям; а Москва опять украсится; покажутся золотые верхи, домы каменны; навалит народ со всех сторон. Пожалеет ли отец наш, Александр Павлович, миллионов рублей на выстройку каменной Москвы, где он мирром помазался, короновался царским венцом? Он надеется на Бога всесильнаго, на Бога Русской земли, на народ ему подданный, богатырскаго сердца молодецкаго. Он один — помазанник его, и мы присягали ему в

верности. Он отец, мы дети его, а злодей француз — некрещеный враг. Он готов продать и душу свою; уж был он и туркою, в Египте обасурманился. Отольются волку лютому слезы горькия. Еще недельки две, так кричать «пардон», а вы будто не слышите. Уж им один конец: съедят все, как саранча, и станут стенью, мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их живых и мертвых в могилу глубокую. А вы не робейте, братцы удалые, дружина московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину, и тогда к царю в Москву явитеся и делами похвалитеся» [615] .

615

Ростопчинские афиши 1812 года. — Спб., 1889

«Низший класс в России всегда ненавидел иностранцев… Нападение французов на собственность жителей и эта исконная ненависть были единственными причинами всех зверских поступков. Патриотизм был тут не при чем и Ростопчин сумел только воспользоваться этой ненавистью. Он разжег народную ненависть теми ужасами, которые он приписал иностранцам… Эта исконная ненависть русских ко всему иноземному, вторжение французов на русскую землю и занятие Москвы, на которую русские смотрят как на священный город и который был осквернен присутствием людей, коих они считают нехристями, пробудили в сердцах московской черни и в окрестных крестьянах жажду мести. Как только им попадался в руки кто-либо принадлежавший к французской армии, смерть его была неминуема: его убивали, и труп, иногда еще трепещущий, бросали в колодезь или в отхожее место. Даже женщины, встретив по дороге пьяного спящего солдата, тащили его до ближайшей помойной ямы и сбрасывали туда головою вниз. Множество колодцев, помойных ям и отхожих мест были наполнены неприятельскими трупами. Крестьянин убивал солдата, который, сняв оружие, спал под его кровлей. Причем каждый крестьянин считал, что он исполняет этим свой долг» [616] .

616

Из записок Д. П. Рунича // Русская старина. 1901. № 3. сс. 612–613

Еще рассказ:

«В его имении в Духовщинском уезде в 1812 году, когда французы еще шли в Москву, 12 итальянцев туда забрались; приказчик их хорошо кормил. Из Духовщины приехал мещанин, стал ему говорить: «Зачем ты им так угождаешь? Надо убить: сам архиерей благословил истреблять их». Итальянцев напоили горилкой, обезоружили, раздели совершенно, связали и живыми закопали» [617] .

Или:

«Особенно в Мосальский уезд теснились неприятельские шайки; большая часть из них были убиваемы, иногда без всякой пощады. Из донесения кордоннаго начальника сего уезда видно, что всего убито и утоплено 987 человек разных наций, и в плен взято 450. В Медынском уезде убито 894 и полонено 593 человека. Но здесь, как и по другим кордонам, число убитых показано меньше, потому что многие партии были без счета истребляемы. В Медынском уезде ожесточение крестьян против неприятеля достигло до высочайшей степени; изобретались самые мучительные казни; пленных ставили в ряды и по очереди рубили им головы, живых сажали в пруды и колодцы, сожигали в избах и овинах. Один волостной староста просил проезжающаго офицера научить его: «какою смертию карать Французов, потому что он уже истощил над ними все известные ему роды смертей» [618] .

617

Рассказы о 1812 годе. Отрывки из дневника А. А. Лесли // Смоленская старина. Смоленск, 1912. Вып. 2. с. 351

618

Михайловский-Данилевский. Описание отечественной войны в 1812 году. Ч.3. Спб, 1839, с. 132. См. также Колосов Г. А. Взгляды на гуманные требования войны и их выполнение во время войн 1812-14 гг. СПб., 1913, с.15.

Впрочем, рассказ чиновника Л. показывает, что «даже церковная пропаганда не могла затуманить в сознании мужика того, что он поступал не по христиански, убивая безоружных людей» [619] .

А партизан Сеславин, читая вышеприведенные сова Михайловского-Данилевского, написал на полях его книги: «несообразно с долгом и чувствами христианина» [620] . Но факт налицо: церковная пропаганда максимально демонизировала французов и способствовала «остервенению народа».

619

Попов А. И. Партизаны и народная война в 1812 году // Отечественная война 1812 г. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2000, с. 180.

620

Михаил Семевских. Партизан Сеславин // Отечественные записки. 1860. № 4. С. 45

Генерал Владимир Левенштерн, вспоминал: «проезжая мимо одной освобожденной русской деревни, видел, как крестьяне, положив пленных неприятелей в ряд головами на большом поваленном стволе дерева, шли вдоль него и разбивали дубинами сии головы» [621] .

Порой крестьяне за гроши выкупали у казаков пленных, отводили в свою деревню и отдавали детям «на умерщвление с истязаниями всякого рода, чтобы дети их, говорили они, разумели, как истреблять нехристей» [622] .

621

Записки генерала В. И. Левенштерна // Русская старина. 1901. № 1.

622

Записки Н. Н. Муравьева // Русский архив. 1885. № 8, с. 400.

Конечно, это довольно общая черта всех партизанских движений, а не только русских. 27 июня 1808 г. французский генерал Рене направлялся в Андалузию, чтобы присоединиться к своему корпусу, но по дороге он был схвачен испанскими партизанами, после чего «герои народной войны» сварили его живьем в котле с маслом [623] . В октябре 1810 года Массена оставил в Коимбре три тысячи раненых французов под защитой всего лишь 80 солдат из морского батальона. После трехдневной обороны они сдались под гарантии жизни, сразу после разоружения португальские ополченцы убили около тысячи французов, а остальные погибли по дороге в город Опорту.

623

Соколов О. Армия Наполеона М., 2020, с. 139