Миледи и притворщик
Шрифт:
– Тогда покорись. Покорись и прими её как дар свыше. Ведь боги могли уготовить для тебя участь и похуже.
Похуже? Например, брак с Эженом Гардельяном? Тогда да, стоит благодарить богов, что я всю оставшуюся жизнь буду мучиться с принцем, а не с этим бабником-шантажистом. Хотя, кто даст гарантию, что принц не будет менять фавориток как перчатки, а заодно грозить мне разлукой с детьми, если я заикнусь о разводе?
Перед тем как караван должен был отправиться в путь, мы с Иризи решили посетить общественную купальню Барагуты. Там за умеренную плату мы вдоволь понежились в парильне и тёплом бассейне, правда из-за обилия женщин и скупости банщиц на воду
У меня голова опухла от всех этих страстей, и я была рада поскорее вернуться к шатру и оказаться под защитой Чензира и его стражей.
На подступах к временному лагерю я увидела, как несколько десятков верблюдов и их погонщиков отъезжают на север. Всё ясно, Шанти говорил, что сегодня они с дядей едут обратно в Лалифур, чтобы присоединиться к другому каравану, что пойдёт в Старый Сарпаль. Ну, всё, неминуемое свершилось. Теперь мы точно расстались навсегда.
Я подошла к нашему шатру и первым делом заметила посуровевшего Чензира и собравшихся вокруг него стражей. Что за совещание? Опять заговор против меня?
Завидев меня, они разошлись в стороны, но стоило мне взяться за край шатра, чтобы войти на мужскую половину, Чензир тут же одёрнул меня:
– Нет, госпожа, иди на свою половину.
– Это ещё почему?
– Нельзя женщине мешать мужчинам, когда они говорят.
Я ничего не поняла и снова дёрнула покров шатра, но Чензир был начеку и подскочил ко мне, чтобы вырвать полотнище из моих рук.
– Нельзя женщине лезть в мужские разговоры, – настойчиво и даже грубо повторил он.
Внутри послышались тихие голоса. Так Леон не один в шатре? Можно было и вежливо всё объяснить, я же не знала, что у него гость.
– Эми, заходи, не слушай его. – раздался голос Леона.
– Не могу, Лео, он меня не пускает. Ещё руку заломит и оттащит в сторону.
– Пусть только попробует. Сейчас я ему всё скажу.
Что скажет? Не успел же Леон за несколько недель подучить сарпальский, чтобы приструнить стража. Я в это искренне верила, потому чуть не вскрикнула от удивления, когда изнутри раздался бархатистый голос:
– Господин требует, чтобы его жена вошла к нему. И ещё господин требует, чтобы впредь никто не мешал ей приходить к нему хоть днём, хоть ночью.
Я не ослышалась? Это… это же…
Чензир отшатнулся от меня, а я ворвалась в шатёр, всё ещё не веря своим ушам.
Внутри за низеньким столом сидел и попивал чай Леон. И Шанти.
– Вот, Эми, – воодушевлённо выдал Леон, – я же говорил, что найду способ приструнить этого вояку. Теперь у меня есть свой личный переводчик. Всё, теперь Шанти в точности донесёт мои мысли до Чензира, и он тебя обижать больше не посмеет.
А я уже и не слышала, что говорит Леон. Я не могла оторвать глаз от Шанти в новой рубахе. Нет, этого не может быть. Мне всё это мерещится. Или я сплю.
– Здравствуй, Эмеран, – улыбнулся он.
– Здравствуй, – присела я возле столика. – А как же…Ты ведь должен был уехать в Лалифур.
– Караван ушёл, а я остался, – снова улыбнулся он, окончательно меня запутав.
– А как же твой дядя? Вы, наверное, должны были вместе везти выручку в Фарияз. Как же он без тебя?
– Он не один едет, а с земляками. Торговцами черносливом и вишней. Вместе они друг друга в обиду не дадут. Дядя Биджу и сам отпустил меня, сказал, что б ехал, раз чужеземцам нужна помощь.
– Так и сказал?
– Сказал, – кивнул он. – Сказал, раз северяне столько лет не оставляют нашу семью в нищете и не дают помереть с голоду, то и мы должны помогать северянам.
– Он ведь других северян имел в виду, – смутилась я.
– Не всё ли равно, если господин Леон захотел, чтобы я стал его толмачом?
Тут я перевела взгляд на Леона и перешла на аконийский:
– Лео, ты серьёзно? Ты уверен в том, что делаешь?
– А что не так, куколка? – беззаботно спросил он, будто ещё вчера не старался убедить меня, что Шанти может быть тромским шпионом. – Знатоков аконийского в радиусе тысячи километров нет, хорошо хоть нашёлся тот, кто знает тромский.
Вот как? Ну ладно, переводчик так переводчик. Но я всё равно ничего не понимаю.
– Надо как-то расплатиться с Шанти. Несколько недель странствий по пустыне – это накладное занятие.
– Так я уже.
Тут я заметила, что Шанти держит в руках малоприметную дудочку из красного дерева с девятью отверстиями.
– Лео, ты что творишь? – рассердилась я, – У тебя там целый сундук золота, а ты расплачиваешься с человеком какой-то деревяшкой.
– Куколка, за кого ты меня принимаешь? – почти обиделся он. – Я перед ним сундук открыл, говорю, выбирай, что приглянется. Я думал он кинжал возьмёт, там инкрустация богатая, что на рукояти, что на ножнах. А он среди ожерелий и золотых кубков вот это откопал. Что оно там вообще делало, не знаю. Говорит, это какой-то редкий инструмент из необычной породы дерева, вроде как такие уже много лет не делают. То ли мастера кончились, то ли деревья. В общем, не понять нам этого богомольца. Он, видимо, от всего мирского отрешился, на золото совсем не смотрит.
Я снова повернулась к Шанти, а он непонимающе смотрел то на меня, то на Леона. Видно, обескуражил его наш спор.
– Ты уверен, что это всё, что тебе нужно? – указала я взглядом на дудочку.
– Что может быть ценнее зурны из священного муравьиного дерева? Со времён гнева богов, муравьиные деревья в Сахирдине только засыхали, пока не погибли все до одного. Не растут они здесь уже сотню лет. А старый мастер сумел сохранить чудесные звуки былых времён в этой зурне. Они отпугивают от людей злых духов и дарят чудесную музыку для услады слуха и души.
Ах, вот оно что. В наших вещах затесался уникальный инструмент из несуществующего дерева, да ещё и отгоняющий своими звуками нечисть. Практичная вещь. И всё равно, когда доберёмся до бильбарданского порта, обязательно всучу ему тот кинжал с самоцветами. Нельзя же всё время отделываться от человека то дешёвыми наручными часами, то куском дерева. Надо уметь ценить доброту.
Тут Леон что-то сказал Шанти, и тот охотно поднёс язычок дудочки к губам и заиграл. Такое звучание было мне в новинку. Лёгкое, воодушевляющее, с оттенком чего-то таинственного и сакрального. Теперь я понимаю, почему Шанти пожелал заполучить эту зурну. Её звук неповторим и незабываем. В нём будто сокрыта тоска по ушедшему и безвозвратно утерянному. Может, по тому самому муравьиному дереву, из которого она сделана?