Милицейская сага
Шрифт:
– Ну, ветераны его, понятное дело, заждались, а вот на продаже шашлычков с "паленой" водочкой мы его через недельку прихватили. Оформили актом и в исполком - на ликвидацию. А они ему предупрежденьице, вежливенькое такое. Де - нехорошо, гражданин нацмен, бяка.
– Все они схвачены, - у Рябоконя аж челюсти свело.
– Ладно, принялись пасти, - продолжил Лисицкий.
– Цветочками они под крышей кооператива приторговывают.
– Ну, приторговывают, ну, кооператив, - решился перебить недоумевающий, по правде сказать, Виталий.
– Криминал-то в чем? Или вы, ребят, вообще против кооперации?
–
– отреагировал на реплику Рябоконь.
– Да не мы, - упреждая ссору, поспешно вклинился Лисицкий.
– А те, кто их такими выдумал. Тут ведь все с точностью до наоборот выходит. Водку ящиками в магазинах закупали и перепродавали вдвое. Да и говядину там же, по два-двадцать. Навар подсчитать не хитро. Тебе рассказать, какое у нас в магазинах за водкой и за мясом смертоубийство? То-то что. Вот если б они коров да баранов этих сами выращивали, тогда вперед, без вопросов. А то ведь они за баранов остальных держат. А цветы что? Нужен же повод, чтоб за вымя взять. Хотя даже на такой туфте как цветы не зацепишь. Они ж, хитрованы, все больше через наших же бабок торгуют. Да, Тариэла на чем прихватить - это заманчиво! Богатая бы информация пошла, - Лисицкий разве что не облизнулся.
– Только вот уж месяца два как он с горизонта исчез.
– Хотя в принципе все можно найти, ежели умеючи, - Рябоконь прикрыл один глаз и стал похож на подбитого ворона.
– Сколько у Андрюхи сроков?
– Нет сроков. В понедельник дело должно быть или на продлении, или в суде, - буркнул безнадежно Мороз.
– Хо!
– даже Лисицкий поперхнулся.
– Нет сроков, нет разговора. Я не шаман, чтоб за полчаса любую черную задницу из-под земли выдернуть, - с готовностью сгрубил Рябоконь.
– Сам вижу, кто ты, - огрызнулся Мороз: миссия его не задалась.
– Концы там серьезные проглядывают, мужики. Жалко такое дело и - на тормозах.
– На тормозах - это нам очень даже знакомо, - сочувственно кивнул Лисицкий.
– Но при всем уважении к Андрюхе...
Мороз поднялся.
– И вообще, - Рябоконь протянул руку на прощанье.
– Ты передай ему, чтоб не дергался. Не пацан ведь вроде тебя. Получил раз по сусалам, ну, и умойся. Слава Богу, опять в гору пошел. Так и - дуй, пока фарватер чистый.
– Тогда лучше вообще ничего не делать, - съязвил Мороз, откровенно вызывая желчного Рябоконя на ссору.
– Лучше, - неожиданно миролюбиво согласился тот.
– Но нельзя. Положено шевелиться. "Палки" строгать. ( сноска - "на милицейском жаргоне "палка" - поставленное на учет раскрытое преступление. Работа сотрудника оценивалась в зависимости от количества выявленных преступлений. Поэтому обэхээсники, как правило, сосредоточивались на выявлении незначительных одноэпизодных преступлений, что не требовало кропотливого труда").
Тут он кого-то увидел и нехорошо оживился:
– А кстати!
В предбанник вошел и под недобрым взглядом Рябоконя смущенно затоптался сдобный мужчина лет пятидесяти. Он собирался что-то сказать, но сбился, вопрошающе глянув на незнакомца.
– Новенький опер угро - Мороз, - коротко представил Лисицкий.
– Может, помнишь, когда-то у нас пацаном крутился.
Лицо вошедшего осветилось стеснительной радостью.
– Очень, очень приятно. Растет,
Мороз с трудом сдержал разочарование и, кажется, не вполне удачно. В самом деле, трудно было угадать в этом благообразном человеке знаменитого в прошлом опера, о котором им рассказывали еще в школе милиции на семинаре по оперативному мастерству. И даже Тальвинский, на что нелюбитель цветастых комплиментов, инструктируя сегодня Мороза, назвал Марешко саблезубым тигром сыска. Если и был это тот самый тигр, то изрядно потрепанный и - судя по тусклому взгляду - с искрошившимися клыками.
Сейчас, вынув ладошку из руки Мороза, он робко взглянул на Рябоконя, зловещее молчание которого заполнило духотой кабинет.
– Из прокуратуры звонили. Материальчик у вас заволокичен, - искательно произнёс Марешко.
– Сами заволокитили, сами и разволокитим, - мрачно обрубил Рябоконь и - демонстративно харкнул на пол.
– А скажи-ка мне, начальник хренов, давно ли воровством промышляешь?
Мороз опешил. И даже Лисицкий, изумлённый, начал было предостерегающее движение, но Марешко, с самого начала понявший, о чём пойдёт речь, лишь кротко вздохнул:
– И всё-то ты, Серёженька, сердцем принимаешь. А мы ведь товарищи.
– Чего?!
– поразился Рябоконь, поворачиваясь правой стороной лица, которую, захватив и кусок брови, пересёк тонкий, жилистый шрам. И когда Рябоконь оживлялся и быстро говорил, правая сторона двигалась не в такт с левой, а чуть опережая. Смотреть на это было неуютно.
– Он, курва, чего удумал? Материалы чужие тибрить. С каких это пор ты строительство стал курировать? Ась?!
– Так беспокоить тебя не хотелось, Серёженька, - расстроился Марешко.
– Материальчик-то мелкий, пустяковенький. Прорабчик досок для дачи вывез. Тут же и попался, тут же и признался. И сумма какая-то смешная - чуть ли не сорок пять рублей.
– Пятьдесят три! Пятьдесят три рубля, паскуда!
– совершенно не владея собой, загремел Рябоконь.
– Ты мою "палку" себе на учёт поставил. ( сноска: согласно комментарию к УК РСФСР, хищение на сумму до пятидесяти рублей квалифицировалось как мелкое; от пятидесяти и выше рассматривалось как значительное ).
– Ладно, Серёга! Прости старому лису, - попытался разрядить обстановку Лисицкий.
– Год до пенсии мужику.
– Да и правда, Коленька, - Марешко благодарно закивал, будто ему сейчас сказали нечто приятное, просто-таки умасливающее душу.
– А то всё чего-то ссоримся, ссоримся.
– У меня у самого последняя десятка пошла! Вон демобильские зарубки делать начал, - непримиримый Рябоконь ткнул в косяк, изрядно истыканный ножом.
– А только подлянки никому не кидаю.
– Ну, уж и подлянки, - осторожно обиделся Марешко.
– Хочешь, ставь себе эту "палку" на учёт. Подумаешь, находка.
– Так чего, отдаёшь?
– А то из-за всякой ерунды ссоримся, ссоримся.
– Значит, не отдаст, - мрачно констатировал Рябоконь.
– Этот чего под себя подгрёб, так уж не выпустит. Во паучило! А ведь человеком при Котовцеве был: "головку" вагонзавода обложил и затравил в одиночку, - не стесняясь присутствия Марешко, припомнил Рябоконь.
– Равнялись мы на тебя, скотина!