Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
– Я не специалист по Циперовичам, – кричал он, – я по Шекспиру, Сонет 66!.. “Я смерть зову, мне видеть невтерпеж...”
Он декламировал. Евреи довели его до чтения сонета. А что им оставалось, евреям, когда их не брали на дальние берега?
Чтобы доказать, что они политические беженцы, консульство требовало от них все новых страданий – им мало было своих цорес!
Консул говорил, что антисемитизмом сегодня никого не удивишь, что в Америке его навалом – и требовал чего-нибудь новенького, экстравагантного, экзотического. Одно время ему хотелось,
Евреям с невероятным трудом удалось убедить консульство, что они не вьетнамцы – демонстрировали глаза, кожу, говорили по-русски, на идиш.
– Разрешите нам тонуть в нашем море, – умоляли они, – у нас столько морей! Балтийское, Арал...
– Тоните, – предупредили их, – но только на антисемитской основе.
И месяца три евреи тонули на антисемитской основе от Баренцева до Черного морей. Их швыряли туда юдофобы. Тот же Цвигер после изнасилования по дороге в синагогу был брошен в Днепр, в районе Кончи Заспы и выловлен матросами Северного Флота в Северном Ледовитом океане, в декабре месяце.
После этого консульство закрыло впуск евреев, тонувших в различных морях и океанах, так как выяснилась явная ложь Цвигера – в декабре по Северному Ледовитому плыть невозможно. Можно идти. По льду.
Затем брали всех, кого не приняли в Университеты. Волна была затяжной, до тех пор, пока не выяснилось, что среди “непринятых” половина докторов наук и один кандидат на Нобелевскую...
После этого хорошо проходили удар автомобилем сзади, плевки в лицо и выход на Красную площадь с транспарантами “Отпустите нас в Израиль!”
Требование отпустить в Израиль одно время как ничто открывало ворота в Америку.
И вот сейчас все прекратилось. Никто не знал, что писать, а писать было надо. Иначе далекие берега никогда бы не стали близкими.
– Почему вам так хочется именно в Америку, – ворчал Баренбойм, – чем вы лучше других? Выше других?
И тут в Айсуровиче проснулся философ:
– Мистер Баренбойм, – сказал он, – а не потому ли евреи выше других, что их часто вешали?
Трибун неожиданно замолчал, опечалился, грустно смотрел на форум. Неожиданно всплыл “Венецианский купец”:
– Разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук? – начал декламировать он, – ...чувств, привязанностей, страстей?!.. Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь?.. Если нас отравить – разве мы не умираем?..
Вдруг он оказался на Канатной, в Одессе, в 1905 году, возле только что убитого дедушки, которого он никогда не видел. Баренбойм родился в тридцатом.
– Бей жидов! – неслось из всех окон. Дедушка лежал очень красивый...
– Может, это и идея, – вздохнул Баренбойм, – может, это мысль – попробуйте писать “повешение”. Кто знает – может месяц-другой это
пройдет. Вас вешали... Только вот как вы вылезали из петли?..
– Гм, мистер Баренбойм, –
– Пишите о вашем Желтом море, – сказал Баренбойм.
– Где гарантия, что это пройдет? – спросили евреи.
Кровь опять ударила в голову трибуна, но вместо того, чтоб ответить, Баренбойм задекламировал:
Уж если ты разлюбишь – так теперь!
Теперь: когда весь мир со мной в раздоре...
Когда он заканчивал девяностый сонет, с поезда на вокзале Санта-Маринеллы сошёл человек, на которого в Ленинграде показывали пальцем – он знал целых три языка.
– Вы знаете итальянский? – останавливали его на Невском.
– Ариведерчи, – говорил он и бежал переводить “Дольче вита”.
– Неужели вы знаете...
– Оревуар, – бросал он, – гуд бай... Он торопился. Когда вы знаете три – вас разрывают.
И когда он приехал жить в Швейцарию, на него продолжали показывать пальцем – он знал всего три языка. А любой гарсон в кафе – четыре! А горничная – пять – она владела еще португальским. А секретарша...
Поэтому когда он пытался устроиться официантом или горничной – теперь уже ему говорили “ариведерчи”и “оревуар” и даже “ауфидерзейн” –на всех трех. И он понимал – недаром на него на Невском показывали пальцем...
Ему ничего не оставалось, как продолжать писать. Это был, наверное, самый абсурдный писатель – он писал юмор в Швейцарии.
Скажите, зачем калоши в Сахаре?..
Он издал восемь книг, и соседи считали его миллионером, поскольку он никому не говорил, что книги деньги не приносят, а уносят – он платил машинисткам, переводчице, почтальону. Ему – никто!
Вершиной его литературного успеха была премия за лучший юмористический роман, ежегодно вручаемая на Лазурном Берегу, в солнечном Монте-Карло, как говорили – самим князем.
Аркаша не мог проверить, так ли это, поскольку стоимость билета туда и обратно значительно превышала размер премии.
Премия так и осталась неполученной. Она пошла на первый кирпич нового казино.
Потом Аркаше неожиданно повезло – крупный винодел из кантона Во заказал ему свою биографию.
Жизнь винодела была так лучиста, что Аркаше было невыносимо писать. Снег альпийских вершин слепил ему глаза. Он мучился – положительные герои у него всегда плохо выходили.
Наконец биография была окончена. Винодел плакал – детство получилось невероятно тяжелым.
Эта сука заплатила Аркаше вином – 50 бутылок “Гамей”, 84 года.
Все восхищались: невероятная удача – 84 год.
– Что мне год, – отвечал Аркаша, – я не пью.
Он выдул все эти 50 бутылей и неожиданно, когда он уже был близок к отчаянию, далекая Бразилия заказала ему телевизионный фильм на 46 серий. Он почувствовал свой звездный час, он умножил количество серий на сумму крузейро за серию – цифра выходила астрономическая, ему хватало на всю оставшуюся жизнь с шампанским и лошадьми.