Мир сновидений

Лейно Эйно

R"AIKK"O R"A"AHKA

Tuo turilas, R"aikk"o r"a"ahk"a, neuvoi tien viholliselle kahden kallion lomasta, syksy-y"on"a hiljaisena; teki sen henkens"a h"ad"ass"a. Polttivat kyl"an poroksi, surmasivat suuren kansan. Yks on pirtti polttamatta, se on pirtti R"aik"on r"a"ahk"an. Tuli toisen p"aiv"an ilta. — Palasi paennehetkin yksi sielt"a, toinen t"a"alt"a, kurkistellen, kuuristellen, puita, pensaita p"alyen ruumiille veristetyille, raunoille rakkahille. R"aihk"o pirttins"a ovella katselevi, kuuntelevi. «Mit"a etsit vanha vaimo?» «Etsin kullaista kotia, l"oysin suitsevat kypenet.» R"aikk"o pirttins"a ovella kalpeana, kelme"an"a. «Mit"a katsot kuoma kulta?» «Katselen verist"a veist"a, liek"o veikon, liek"o langon.» R"aik"on poika portahalla itke"a vetistelevi. «Mit"a itket poika parka?» «Itken orhia iloista, l"oysin tiu’un tien ohesta.» Piili R"aikk"o pirttihins"a, telkes ukset, sulki salvat, istui pankkonsa per"alle: «Mit"a tytt"oni murehit?» «Miest"a kaunoista murehin, syyt"a syntym"att"om"ani.» Kuului jo salainen kuiske, sisiliskona sihisi, viikon vierren kyyn"a kulki, kuun mennen karhuna m"orisi: «Yks oli pirtti polttamatta, miksi pirtti R"aik"on r"a"ahk"an?» R"aik"on vaimo valkeuinen se sanan sanovi julki: «N"aytti tien viholliselle, neuvoi R"aikk"o piilopirtit.» R"aikk"o r"oyhke"a "ar"ahti: «Sen varsin valehteletkin! Vai onko n"akij"a ollut?» Vaimo valkea todisti: «On ollut n"akij"at vankat, t"ahdet katsoi, kuuhut kuuli.» Ei ev"annyt enempi R"aikk"o, hartiat alas jys"ahti, tunsi ilmi tullehensa; otti k"oyden orren p"a"alt"a, poikki permannon k"aveli, astui raskaasti tuvasta siltapalkin painuessa. K"a"antyi h"an ovessa kerran: «Vaimo, anna anteheksi, kun sen tein, sinua muistin.» «Luoja arm"on antakohon.» Painoi kiinni pirtin uksen. — Seisahti etehisess"a, siit"a siirsihe pihalle, pihalta ver"aj"an suulle, ver"aj"alt"a kaivotielle, kaivotielt"a korpitielle; silm"ass"ans"a y"o ikuinen, mieless"ans"a murhe mykk"a. K"a"antyi mies rajassa mets"an. — N"aki han kullaisen kotinsa, kuuli han kes"aiset "a"anet, savun saunasta sinisen, kaijankellojen kilin"an, kaivonvintin vingahduksen, tuvan uksen aukeavan, emon aittahan menev"an. Syd"an kiertyi synk"an miehen, elo kaunis kangastihe, askar autuas inehmon maan kovalla kannikalla; selsoi hetken, katsoi kaksi, mets"an korpehen katosi.

ДЕВЧОНКА

ТЮРЯ

Тюря, нищая девчонка, в доме пастора подпасок, летом к мессе приходила, а служанки издевались: «Вон шагает Замарашка, платья праздничного нету!» Воротилась Тюря с плачем, ночи шила-вышивала, смётывала на омёте, со стежком, с уколом каждым в сердце таяли уколы; сшила платьице на славу и пошла в Господню церковь. А народ вокруг смеялся: «Что за Золушка явилась без жемчужных бус-сережек?» Воротилась Тюря с плачем, лето жемчуг собирала возле брода-переправы, с каждой бусиной красивой высыхало по слезинке; нанизала ожерелье и пошла в Господню церковь. Парни, стоя вдоль дороги, по цветку в ладони держат, каждый для своей зазнобы: та, что цветик молча примет, — с ней приятно прогуляться, та, что мимоходом глянет, — хороша для хоровода, та, что спрячет возле сердца, — сердце парню обещает. Только нищая девчонка, Тюря, шла в Господню церковь без цветочка. Вот бедняжка, на лужайке сидя, плачет. Шел Создатель по тропинке — что крестьянский парень с виду: «Ты о чем, девица, плачешь?» «Как не плакать, горемычной, коль я нищая девчонка, в доме пастора подпаском». «Что же ты не на гулянье»? «Как пойду я на гулянье, коль дружка у меня нету!» Протянул Господь цветочек: «У тебя дружок великий!» Вся деревня в хороводе на пригорке возле речки красной зорькою закатной; там была девчонка Тюря со своим дружком великим. В радости домой примчалась, цветик спрятала в шкатулку, а шкатулку — в изголовье, утром встала, заглянула — лепестки-то золотые! Поняла, что был за парень тот, с которым танцевала на пригорке возле речки. Больше с той поры не плачет.

TYYRIN TYTTI

Tuo oh tyhj"a Tyyrin tytti, v"ah"a paimen pappilassa, meni messuhun kes"all"a, pisti piiat pilkkojansa: «Tuossa Tyhj"at"ar tulevi vailla kirkkovaattehia.» Tuli itkien kotihin. — Yksin y"ohyet kutovi, ometassa ompelevi, joka neulan pistam"alt"a suli pistos syd"analasta; sai hamonen valmihiksi, meni Herran huonehesen. Kyseli kyl"ainen kansa: «Kuka Tuhkimo tulevi vailla Herran helmil"oit"a?» Tuli itkien kotihin. — Kes"an helmi"a ker"asi karjan kaalamo-sijoilta, joka helmelta hyv"alt"a kuivui kyynel poskip"aalt"a; p"a"arlyt rihmahan pujotti, meni Herran huonehesen. Seisoi sulhot tien ohessa kullakin k"adess"a kukka, kukin kultansa varalta; mink"a otti neiti nuori, se oli kiltti kirkkotielle, mita katseli k"adess"a, se oli kaunis karkeloihin, mink"a piilotti povelle, se oli kaupattu kananen. Tuo oli tyhj"a Tyyrin tytti kulki Herran huonehesen iIm"an kukkaa. — Impi rukka istui itkien aholla. Kulki Luoja kaijatiet"a muodossa maallisen urohon. «Mita itket impi rukka?» «Tuota vaivainen valitan, kun olen tyhj"a Tyyrin tytti, vaha paimen pappilassa.» «Miksi et mene kisahan?» «Kuinkapa mina kisahan, kun ei mulla kumppalia.» Kukan antoi armo-Luoja: «Sulho on sinulla suuri.» Karkeli kyl"ainen kansa kummulla v"alill"a vetten auringon alimenossa; siell"a Tyyrin tyhj"a tytti suuren sulhonsa keralla. Riensi riemuiten kotihin. — Kukan k"atki lippahasen, pa~ni alie p"a"analaisen, kun her"asi, avasi arkun: oli kukka kultalehti. Tuosta tunsi suuren sulhon, jonk’ oli kanssa karkeloinut kummulla v"alill"a vetten; eik"a itkenyt enempi.

СТРАННЫЙ

Странный, матушкин любимец, от рожденья испужался, ужасы повсюду видел, злых вокруг он видел духов, доброго не замечал он. Мать коров пасти послала. Воротился пастушонок, да чудной явился в избу — волос дыбом, молит-просит: «Ой, родная, не могу я, скот пасти не заставляйте! Черт стоял среди болота, леший ржал в лесу сосновом, по пятам гналися гномы, Землевик вставал из кочки!» Пастухом не быть парнишке. Посылают порыбачить. Парень с моря воротился, бледный заявился в избу, шепчет синими губами: «Страшны жители чащобы, но морской народ страшнее! Наяву я видел Турсу [8] : море надвое распалось — на мели сидел Белесый, Пустота внизу зияла!» Никакой моряк из парня. — Посылают на пожогу [9] . Воротился он с пожоги, чуть живой явился в избу, закатив глаза, поведал: «Страшны чудища морские чудища огня ужасней! Вьются гады, саламандры, ядом из огня плюются, Яга-баба зелье варит, кочергой в котле мешает!» Нет родне от парня проку: «Порешить его, пустого!» Мать расправу упредила — увела в село на праздник. Воротился сын оттуда, не посмел войти он в избу, за околицей слонялся, прятался в кустах за полем, мать нашла его в укрытье, в самом дальнем огороде. Сын ей кинулся на шею: «Ой, родимая, голубка! Лучше мне бежать отсюда, лучше этот мир покинуть и уйти в селенья Калмы, на подворья Туонелы! Страшное я вижу дома, а в деревне-то страшнее! Вурдалак стоит в воротах, Оборотень у калитки, в закоулке ждет Злосчастье, у дверей Упырь уселся». Поняла сыновню странность, догадалась про страдальца, что, родившись, испужался; заплакала, не ругала, с нежной лаской говорила: «Что ж, поди, сынок-бедняжка, отправляйся в ельник смерти, в чащу темную усопших, где лежит отец любимый, спит в избе своей подземной, где священные деревья тихую ведут беседу о покойных, об ушедших, в вековой. ночи печальной». Спрашивал отец в могиле: «Что ты плачешь, гордость рода?» «Я о том, родимый, плачу, что леса меня не любят». «Рощи песней успокоишь, как отцы и деды прежде». «Я о том, родимый, плачу, что пути мне нет на море». «Ахти [10] жертвами задобришь, как отцы и деды прежде». «Я о том, родимый, плачу, что с огнем мне не поладить». «Заключи огонь в оковы, как отцы и деды прежде». Все рыдает гордость рода. «Что ты плачешь, моя радость?» Тут открыл он свое горе: «Ох, отец, возьми меня ты, забери в поместья Калмы, с детства я остался странным, от рожденья испужался, ужасы повсюду вижу, жизнь сама — всего ужасней». Из могилы глас раздался, долетел из Туонелы: «Деды и отцы боялись — все ж положенное жили. Хоть пустынно жйзни утро вечер вечности пустынней. Избы тесны в Туонеле, узки под землею спальни, ни луны

здесь нет, ни солнца, все один, один тоскуешь, червь могильный стену точит, точишь, гложешь сам себя ты в этой скуке вековечной, в тяжкой грусти и печали». Сын из Туони вернулся, воротился молчаливым навсегда в родную избу; в очаге огонь поправил, по хозяйству стал работать, иногда мурлыкал песню про лешачек в темной чаще, про русалок в синих водах; он ходил и в лес, и в море, ставил сети и капканы, прожил весь свой век как надо ни радуясь, ни печалясь, дни нанизывал за днями, будущие ли, былые, хорошие ли, худые; хорошие только помнил.

8

Турса (Турсас) — мифологическое морское чудовище.

9

Пожога — при подсечном способе земледелия лес выжигали. а затем освобожденный участок засевали.

10

Ахти — бог моря, владыка морей

TUMMA

Tuo oli tumma maammon maija syntym"ass"a s"aik"aht"anyt, n"aki kauhut kaikkialla, haltiat pahat havaitsi, ei hyvi"a ensink"an"a. Pani "aiti paimenehen. — Paimen mets"ast"a palasi, tuli outona tupahan, haasteli haralla hapsin: «Oi emoni, "al"a minua pane kaijan paimenehen! Lempo seisoi suon sel"all"a, Hiidet himui kankahalla, juuttahat j"alest"a juoksi, maasta Maahinen kohosi.» Ei pojasta paimeneksi. — Pantihin kalan kutuhun. Palasi merelt"a poika, tuli valjuna tupahan, kertoi kynnet kylmill"ans"a: «Kauhea saloilla kansa, meren kansa kauheampi! N"ain min"a Tursahan tulevan, meren kahtia menev"an, Kalpea karilla istui, Tyhj"a alla ammotteli.» Ei pojasta merelle miest"a. — Pantihin palon tekohon, Palasi palolta poika, tuli vauhkona tupahan, sanoi silmin seisovaisin: «Hirve"at meriset hirmut, tulen hirmut hirve"amm"atl Sylki kyyt kyvent"a, liskot puhui liekki"a punaista, Sy"oj"at"ar porossa keitti, Kehno k"a"anti kattilata.» Suku jo surmata saneli: «Mit"a ty"ost"a tyhj"an miehen!» Enn"atti emo etehen, kyyditti kyl"an kisoille. Palasi kyl"ast"a poika, ei tohi tupahan tulla, kujilla kuvahtelevi, piilee peltojen perill"a; l"oysi "aiti seisomasta takaiselta tanhualta. Poika kaulahan kavahti: «Ei emoni, kantajani! Paras on miiiun paeta, paras menn"a n"ailt"a mailta, menn"a Kalman karsikkohon, piill"a Tuonelan pihoillel Kolkkoja kotona n"ain ma, kamalampia kyl"ass"a! Ver"aj"all"a Vento seisoi, Vennon poika portahalla, loukossa Vahinko vaani, Kouko kohtasi ovella.» Tunsi "aiti tummaisensa, tunsi jo tuhon-alaisen syntymassa saikkyneeksi; itki, itki, ei evannyt, virkkoi, vienosti saneli: «Niin menekin, poloinen poika, mene kuolon kuusikkohon, vainajien varvikkohon, tuvan taakse taaton saaman, lempean lepotiloille, missa seisoo puut pyhaiset, hongat himmeat puhuvat ollehista, mennehista, murehessa yon ikuisen.» Taatto haudassa havasi. «Mita itket, heimon helmi?» «Tuota itken, oi isoni ei minuhun metsa mielly.» «Lehto laululla lepyta, niin teki isatkin ennen.» «Tuota itken, oi isoni, ei minusta merelle miesta.» «Ahti uhreilla aseta, niin teki isatkin ennen.» «Tuota itken, oi isoni, ei tuli minulle tuttu.» «Tuli kytke kahlehisin, niin teki isatkin ennen.» Yh"a itki heimon helmi. «Mit"a itket, oi iloni?» Tuska ilmoille ajoihe: «Oi isoni, ota minutkin kera Kalman kartanoihin, kun olen maammon tumma lapsi, syntym"ass"a s"aik"aht"anyt, n"aen kauhut kaikkialla, enin ihmisten elossa.» Nousi "a"ani nurmen alla, sana Tuonelta samosi: «S"aikkyiv"at is"atkin ennen, toki aikansa eliv"at. Autio el"am"an aaniu, Manan ilta autiompi. Pirtit on pienet Tuonelassa, maan alla kaitaiset kamarit, kuu ei loista, p"aiv’ ei paista, vksin istut, yksin astut, toukka seuloo sein"ahirtt"a, itse seulot itse"asi ik"av"ass"a ainaisessa, haikeassa, vaikeassa.» Poika Tuonelta palasi, tuli miesn"a hiljaisena, istui tuttuhun tupahan; kohenti takassa tulta, talon t"oit"a toimirteli, hymysuin hyreksi joskus sinipiioista saloilla, vellamoista veen selill"a: meni merelle, mets"ah"ankin, veti verkon, asetti ansan, niin eli ik"ans"a kaiken, ei iloiten eik"a surren, pannen p"aiv"at p"a"alletyksin niin tulevat kuin menev"at, niin paremmat kuin pahemmat; p"a"allimm"aiseksi paremmat.

Из сборника «Зимняя ночь» / Talviy"o

(1905)

НОКТЮРН

Козодоя голос МОНОТОННЫЙ, полная луна в колосьях сонных, дым подсеки занавесил нивы… Летней ночью быть легко счастливым. И не радость, не печаль, не вздохи, только ряби светлые сполохи на воде и леса сумрак вечный, синь холмов и теплый ветер млечный, запах жимолости, свет и тени в облаках, где засыпает день, и шепот листьев ночи на краю я запомню и тебе спою, чудо мое летнее, лесное, красота- венок дубовый, юный. Сердце ждет, сливаясь с тишиною и луной, из них слагая руны. За блуждающими огоньками больше не бегу — здесь, под руками, счастье. Жизнь круженье усмиряет, флюгер спит, и время замирает. Предо мною сумеречный путь в неизвестное, куда-нибудь.

NOCTURNE

Ruislinnun laulu korvissani, t"ahk"ap"aiden p"a"all"a t"aysi kuu, kes"a-y"on on onni omanani, kaskisavuun laaksot verhouu. En ma iloitee, en sure, huokaa; mutta mets"an tummuus mulle tuokaa, puunto pilven, johon p"aiv"a hukkuu, siinto vaaran tuulisen, mi nukkuu, tuoksut vanamon ja vaijot veen; niist"a syd"ameni laulun teen. S"ulle laulan, neiti kes"ahein"a, syd"ameni suuri hiljaisuus, uskontoni, soipa s"avelein"a, tammenlehv"aseppel vehryt, uus. En ma en"a"a aja virvatulta, onpa omanani vuoren kulta; pienentyy mun ymp"ar’ elon piiri, aika seisoo, nukkuu tuliviiri, edess"ani h"am"ar"ainen tie tuntemattomahan tupaan vie.

Из сборника «Книга стихов» / Runokirja

(1905)

MORITURI(RUS)

Мы — племя судьбою на смерть обреченных; мы днями — бессильны, ночами — бессонны. Мы — род пламенеющий и беспокойный; нам чуждо смирение благопристойных. Там молимся свету последней звезды мы, где штормы гремят берегами пустыми. Мы не пощадим — и не ждем снисхожденья, мы молча шагаем по смертным ступеням. Мы в стужу — смеемся. Осеннею ночью мы гибнем, сражаясь поодиночке. Мы знать не желаем, что смерть несомненна. Мы — стража, почетная стража Вселенной. Нам пенье — что небу закатное пламя: пусть вера угасла — пылаем мы сами!

MORITURI

Me olemme kuolemaan tuomittu suku; me p"aivin emme valvo, "oin emme nuku. Me olemme rauhaton, roihuava rotu; me emme muiden seuraan ja tupat"oihin totu. Me viihdymme, miss"a t"ahti viimeinen tuikkaa, ralkuu ranta autio ja meripedot luikkaa. Me emme s"a"ast"a itse"amme emmek"a muita, me kuljemme joka hetki kuolon porraspuita. Me taistelemme j"a"ass"a ja hymyilemme hyyss"a, me sorrumme yp"o-yksin syd"an-y"on syyss"a. Me tahdomme n"ahd"a, mik"a on Manan mahti. Me lienemme luomakunnan kunniavahti. On laulanta meille kuin illalle rusko: me suitsuamme y"oss"a, vaikka sammui jo usko.

Из сборника «Заморозки» / Halla

(1908)

ЭЛЕГИЯ

Вот и умчалась молодость буйной рекою. Нити седые тянет иглой золотою жизнь. И напрасно былую оплакивать резвость — уж ни вино мне больше не в радость, ни трезвость. Все позади. Гордых замыслов, очарований время прошло.. После долгих бесплодных скитаний я воротился. Что ж — снова искать свою долю? Нужно так мало миг без тоски и без боли. Знаю — в могиле отдых дозволен поэту: странникам вечным места покойного нету. Северик дышит, солнце — за тучей густою. Отблеск закатный напрасной томит красотою. Горе, как море, снов острова затопило. Нищим проснулся: видно, с лихвой уплатил я выкуп за песни. За золото грез и мечтаний долг отдавал я звонкой монетой страданий. Как я устал! Ах, до сердца глубин сокровенных! Утлому судну груз не по силам, наверно… Или не силы даны мне, а только желанья? Бой без победы, моления — без упованья? Значит, напрасно злую сносил я обузу? Зря корабли сожжены, дорогие разорваны узы? Я ли раскаюсь в исканьях своих неустанных, боль ощущая в давно затянувшихся ранах? Перед всевластной судьбою склоняюсь в бессильи. Кантеле смолкло, у звуков оборваны крылья. Холодом веет… Песням я больше не верю. В уединенье ползу умирающим зверем.