Мириад островов
Шрифт:
Внутри было, собственно, не так уж плохо: откидная койка на петлях, на ней свёрнутый в трубку плед — то ли на ноги, то ли под голову, столик размером в табурет, привинченный к полу, табурет размером в ползада — той же системы, что и ложе. В самом духовитом углу — крепкая решётка вроде вентиляционной. На туалет не тянет — реальное отхожее место.
— Можете прилечь и дать ногам отдохнуть, — сказал старший. — Еду и питьё вам принесут, если желаете, но…
— Не советуете?
— Да, в общем. Разве немного сизого монастреля из наших подвалов. Вино чистое, сладкое: развеивает
— Благодарю, я и насчёт спиртного как-то не очень.
— Что же, ваш выбор.
Ушёл. Галина даже не обратила внимания, заперли за ним дверь или нет. Легла на койку, покрылась клетчатым сукном. И провалилась в совершенную бессознательность.
Проснулась от того, что на входе загромыхали железом, заскрипели ржавыми дверными петлями. Хорошо смазанные были — это сколько же лет прошло, пока успели заржаветь, подумала она, приподнимаясь.
— Вас готовы принять, уважаемая.
То были двое новых членов, с виду попроще. Крепкие парни с непокрытыми головами, в масках из чёрной тряпки по типу Зорро, к поясу у обоих привешены цепочки, коими бряцают.
Эти уже церемонились поменьше: взяли с обеих сторон за руки и под бока, повели по коридору за угол.
— Вот, просим сэнию.
Отворили очередную дверь, завели, поставили посерёдке.
Снова сюр настиг вплотную, подумала Галина. Мрачновато здесь, скажем так. По виду какой-то дебильный тренировочный зал: с потолка свисают кольца, цепи и канаты, по всем стенам многорядные балетные станки, на полу — старинные гимнастические снаряды, туго обшитые кожей. Как их там — козёл, осёл, конь. Толстенные маты на полу — острова, кругом обведенные протоками. Бороздками, по которым струится грязноватая вода с устоявшимся запахом пота, мочи, кала и прокисшей крови. (Блин. Неуместная чувствительность окультуренной землянки, привыкшей принимать душ дважды на дню.)
Вода тут имеется, кстати. Дубовая лохань ростом в полчеловека и диаметром как фонтан «Дружба народов» на ВВЦ. Для освещения используются факелы на стенах и жаровня на полу, откуда накатывает зловонная волна гари и копоти.
Несколько грубых кресел с высокими спинками и подлокотниками довольно странной формы. Широкая скамья, которую только что развернули и вынесли подальше от стены.
Прямо перед пленницей стол, за ним сидят трое людей в наполовину мирском, наполовину монашеском одеянии, один держит перо, только что обмакнутое в чернильницу-непроливайку: изготовился писать. Судья, обвинитель и секретарь.
Грёбаная пыточная камера.
— Против высокой сэнии Гали, вполне оправданной в том, что касается убийства соплеменника, намерены выдвинуть ещё одно обвинение, — говорит ей тот езуит, что постарше.
— То есть донести на меня?
— Можно выразиться и так.
Галина без особого труда вызволила кисти из захвата обоих стражников, мизинцем подсунула под чепец русую прядь.
— Могу поинтересоваться, что за криминал за мной числится?
— Будет числиться, — поправляет младший.
Голоса едва ли не почтительны, на лицах — снова: почти
— Зайдём с другой стороны. В чём вы хотите, чтобы я призналась?
Теперь все трое поднимают глаза от расстеленных перед ними бумажных простыней.
— Вы это узнаете немедля. После того мы можем сходно побеседовать и с вами — опять же если сэнии будет угодно.
Кивнул. Один из мужиков снова подцепил девушку за локти, поволок за штору, перегораживающую угол от пола до потолка. Усадил на кресло против узкой щели, сноровисто — не успела опомниться — приторочил к спинке и подлокотникам упругой шёлковой лентой. Другой такой, но покороче, замотал рот.
— Сэния порывиста и своевольна, — объяснил тихо. — Никак нельзя, чтоб она рвалась на сцену и пыталась восклицать. Это мешает следствию. Я попробую объяснить ей непонятное, угадать вопросы.
«Каков интеллигент от сохи. Или от меча с оралом».
— Вот. Нас не слышно и не видно снаружи, но вам внутри будет доступно и то, и другое. Такое свойство шкур ба-фарха. О вашем присутствии догадаются, но точно знать и отвлекаться не будут. Ясно? Нет, сэнья может не кивать, только прикрыть веки.
«Отпускают и снова цапают. Играют на кошкин образ… Чёрт, Галька, да собери мозги в кучку, наконец!»
Теперь в комнату вошли ещё двое в светлом, один в широкополой шляпе за спиной. Как крылья чёрного ангела в стоячем зеркале.
«Форма. Чёрт! Здешняя монашеская форма».
— Кто из вас двоих утверждает свою правду о женщине Гали Рутенке, пребывающей под укором? — спросил судья.
— Я, — ответил Барбе.
— Не мэса Орихалхо, что здесь тоже присутствует?
— Даю отвод. Орихалхо — известная ищейка Готии, доверенное лицо самого Мариньи. Причём настолько самоуверенное, что не даёт себе труда особо скрываться. Конечно, мы с Готией обмениваемся соглядатаями, но все-таки… Братьям нет смысла доверять тому, что исходит от этой персоны.
Морянин сделал резкий жест, как бы возражая. Но, может быть, то колыхнулся перед ней занавес, туманя видимость.
— Хорошо, пусть удалится. Мы поговорим с мэсой Орри позднее и более дружески. Брат, тебе известен ритуал утверждения?
— Безусловно.
Шёпот в ухо:
— Вам надо разъяснить, сэ-эниа? Во всех землях Запада простых очевидцев и тем более свидетельствующих в пользу не подвергают испытанию. Сопоставляют данные, предпочитая те, что исходят от лиц с заведомо хорошей репутацией. Но любой свидетель во вред самим фактом своего доноса ставит себя на одну ступень с тем, на кого возводит обвинение.
— Сейчас? — тем временем спрашивает Барбе, снимая и отбрасывая сомбреро на пол.
— Разумеется.
Снова торопливый шёпот:
— Естественно, так виновный может остаться без порицания, преступник — безнаказанным, но это лишь на первый взгляд. Уж поверьте.
К сомбреро летит расшитая блуза, тонкие сильные пальцы медлят на завязке шаровар.
— Я отвернусь к стене, вы разрешаете? При людях неловко.
«Знает обо мне. Или чувствует».
Кожа далеко не такая молочно-бледная, как раньше, — успел загореть от привольной лесной жизни.