Мириад островов
Шрифт:
Какое уж там торжество…
Галина думала, что в такие дни время будет течь медленно или скачками, но оно ринулось стрелой — подобно рьяному Сардеру.
Зашли за ними, кажется, через половину часа, едва оба успели уничтожить опозоренные тряпки, просохнуть и восстановить сбитое дыхание. На самом же деле — часов в одиннадцать следующего утра. Тот самый неопределённого вида распорядитель и с ним двое чином поменьше.
Пока они трое шли по коридорам, к ним присоединялись люди — ещё и ещё. Из дверей узорной башни вытек уже целый ручей и всё удлинялся, прирастал
Так они двигались под ярким солнцем через половину города, обращаясь в реку: носилки, Галина под руку с другом, все прочие. Царило молчание, для Галины непонятное: ни плакальщиц, ни духового оркестра, ни даже молитв.
Остановились неподалёку от ворот: не тех, в которые въезжала королевская свита, других.
«А ведь никого из них нет. Ни одного знакомого лица. Даже Зигрит не пришла увидеть в последний раз своего шевалье. Впрочем, уж это понятно — зрелище явно не для беременной».
— Орихалхо, его вынесут за стены? Тут вне стен хоронят или?
— Смотри, — он стиснул её кисть.
Внизу отмыкали решётку с небольшого люка. Носилки поставили стоймя. Вверху, над Вратами Надира, зазвенели полуденные колокола. Солнце замерло, прислушиваясь. Сквозь отверстие в массивном и высоком своде ударил луч, коснулся мёртвого тела. Оболочка задымилась: густые дымные струи повалили оттуда, пыхнуло жаром. Через минуту-две появились языки тусклого пламени, пыхнули в лицо. Свёрток коробился, съёживался, обращался в ничто.
Нет, не в ничто. В чёрную жирную пыль. В прах, что тёк непрерывной струёй вниз, пока не стало на земле и его самого.
— Огненная смерть, — тихо пояснил морянин. — Не все годны для того, чтобы остаться на лице земли: таких несут к Вратам Зенита или попросту закапывают вне стен.
Катафалк, слегка покрывшийся копотью, подняли. Компания стала расходиться, отступая от Галины и её спутника всё дальше.
— Краткий ритуал, сэния Галина, — сказал один из присутствующих. — Как в дни поветрия. Для тех, кто несёт в себе заразу.
Орихалхо погладил ей запястье, будто успокаивая, отнял руку. Девушка подняла голову от камней под ногами, поглядела внимательно.
Двое в чёрных туниках и штанах, с покрытыми чёрным головами. Их Галина видела почти всё время, пока шли, только во время траурной церемонии головные уборы были сняты и висели за плечами на ленте.
Супрема. Нет, Братство Езу. Орден святых дознавателей.
— Я невиновна в убийстве, — тотчас сказала она.
— Знаем, — хладнокровно подтвердил один, по-видимому, старший. — Никто не сомневается в вас и не обвиняет ни в чём. У нас иные дела и обязанности.
— Однако с какой стати вы приветствовали нас именно этой фразой? Разве всё в мире исчерпывается насилием? — продолжил другой.
— Мы не судим и даже не решаем, — снова заговорил первый. — Мы добываем материал для чужих решений.
— Слово «чужих» означает всех, кроме нашей коллегии. Начиная с королей и кончая самим человеком, коего вопрошают, — подхватил второй.
Галина
Орихалхо исчез.
«Вот оно что. Тогда он со мной прощался».
— Если вы пожелаете до нас снизойти, благородная госпожа, — заключил старший, — орденские братья рады были бы узнать ваше мнение по неким весьма значительным проблемам.
И двинулись по обеим сторонам Галины, словно заключив её в узкие прямые скобки.
Авантюра седьмая
После Галина дивилась сама себе. Будь у неё кинжал, от которого девушку отвлекли нарочно. Или, скорей всего, отвлекло её собственное отвращение. Захлестни Галину та разъедающая сердце волна, что заставила ударить — в первый раз интуитивно, во второй — в полном осознании происходящего. Не одолей её дикая смесь равнодушия к себе и любопытства ко всему остальному.
Не будь всего этого, она — что? Сказала бы «нет» с самой решительной интонацией? Позвала на помощь? Кинулась в бег, расталкивая локтями толпу? Или, может быть, выхватила басселард (если бы он был) и выставила — в точности так, как видела однажды: уперев рукоять в живот и направив острие под рёбра одного из собеседников?
Они бы её попросту высмеяли. Даже не пытаясь разоружить. Как высмеяли и не попробовали бы переломить её решение в любом другом случае. Ей уже стало стыдно внутри себя — и больше всего в тот момент она боялась гласного позора.
Конвой двигался не торопясь, молча и с полнейшим чувством собственного достоинства. Ни один из клириков не пытался дотронуться и до самой мелкой оборки пленницы, не говоря уж о плече или локте.
Путь их снова лёг по незнакомым местам. «Этак весь Ромалин посмотрю», — подумала девушка.
И немного погодя: «Загипнотизировали меня, что ли?»
Последнее не имело под собой никаких оснований. Добрая воля и внушённые воспитанием правила иногда обращаются в сущий капкан.
Наконец, путники подошли к двухэтажному зданию с малой колокольней, окружённому службами. Службы соединялись паутиной узких тропок, вымощенных осколками тех плит, которыми был облицован фундамент. Посреди ходов росли кусты и деревья, были разбиты клумбы — куда более дикие и непричёсанные в сравнении со столичным стандартом, окружённые буйной травой. Сервет или послушник в короткой ряске, намереваясь выплеснуть рядом с куртиной орешника лохань рыжеватых помоев, уставился на них и оттого едва не обрушил весь заряд на огромного дворняжного кобеля, безмятежно дрыхавшего в солнечном пятне.
— Сюда, высокая сэнья, — её заставили отвести взгляд.
Галину провели мимо парадного крыльца и открыли невысокую дверцу, откуда вниз вел десяток плоских ступенек. Дальше тянулся коридор, сильно пахнущий половой тряпкой. По одной стороне были крошечные, в ладонь, роговые оконца, по другой — аккуратные дубовые двери. Один из езуитов подозвал очередного послушника, тот повозился с ключом, громогласно распахнул камеру:
— Будьте так добреньки здесь подождать.
«Добреньки…Все и вся взывают к моим лучшим чувствам».