Мировая история и социальный интеллект
Шрифт:
продиктована привычкой приводит примеры китайцев, пользующихся
по традиции палочками для еды, а не вилками и ножами, и
иррационального индуистского поклонения коровам, численность
которых равняется половине населения Индии и затраты на
содержание которых не приносят ему никакой выгоды.
Что касается объяснения высокого уровня доверия характерного для
протестантских стран, то он вслед за Вебером заявляет, что он возник
не как результат рационального
языка. Первоначально протестанты рассматривали напряженный труд
и нестяжательство, как способ почитания бога, а впоследствии это
привело к честности, бережливости и исключительной способности
образовывать сплоченные коллективы (профессиональные союзы,
родительские комитеты, благотворительные организации, клубы по
интересам и иные добровольно самовозникающие ассоциации).
К несомненным достоинствам его концепции социального капитала
можно отнести. Во-первых, то, что он, следуя за Коулменом,
совершенно верно рассматривает общественный капитал как особый
тип человеческого капитала в виде получаемого индивидом в ходе его
энкультурации (вовлечения в конкретную культурную среду) этического
навыка, благодаря которому тот способен понимать поведение
окружающих и сам действовать в согласии с их ожиданиями. Во-вторых,
Фукуяма абсолютно правильно отмечает, что уровень социального
капитала проявляется, в первую очередь, в способности индивидуумов
создавать добровольные (без какого-либо содействия со стороны
государства) гражданские объединения для самых различных целей,
что способствует экономическому процветанию и установлению
устойчивой демократии. (Сетевой подход, в основе которого лежат
экономические, информационные и прочие связи между образующими
социальные сети индивидами вносит меньшую ясность в понимание
этих вопросов, хотя он более продуктивен в ряде других – например,
установлено, что люди с обширными социальными связями гораздо
меньше страдают психологическими расстройствами и в целом дольше
живут).
В-третьих, немалым достоинством его работы, о котором я еще не
упоминал, является то, что он убедительно опровергает широко
укоренившееся заблуждение якобы Япония и США – это два очень
разных мира: японцы по своей природе коллективисты и
государственники, а американцы – индивидуалисты, всячески
стремящиеся ограничить полномочия правительства. Что в
действительности и одни и другие легко создают гражданские
ассоциации, склонны демонстрировать свою набожность, лояльность
государству, а не только семье. Что в обеих странах в экономике
господствуют
средние семейные фирмы или государственные предприятия.
В итоге получается, что далекая и загадочная Япония по своей
социально-экономической структуре гораздо ближе к США и Германии,
нежели к Китаю, Тайваню или Гонг-Гонгу, а Германия и США ближе к
Японии, чем к Франции, Италии и другим католическим странам Южной
Европы (Часть I. Глава 3, 6). И объясняется это множество общих для
американцев и японцев черт исключительно высоким уровнем доверия
и социального капитала свойственного представителям этих культур.
То, что Фукуяма связывает индивидуальное поведение с культурой, а
ту, в свою очередь, с этической системой – это, бесспорно, очень
правильно; но его точка зрения согласно которой “и по своему существу
и по своему бытованию культура есть нечто нерациональное”, нечто
передаваемое и приобретаемое в силу привычки глубоко ошибочно. Он
банально упускает их виду то обстоятельство, что этические системы
имеют как культурно обусловленные нормы (постоянная часть), так и
переходящие, подверженные изменениям в ходе социально-
исторического процесса (переменная). Вследствие этого он,
естественно, не понимает перманентность процесса критического
осмысления этического кодекса и описанный много ранее механизм
культурного воспроизводства. В то время как приводимые им в качестве
доказательства его тезиса примеры иррационального по сути
употребления китайцами пищи с помощью специальных палочек и
бесполезного содержания индусами огромного поголовья коров не
могут быть приняты: я не отрицаю того факта, что в силу ряда
психологических причин – желания иметь что-то общее со своими
предками (палочки и коровы – своеобразные знаки и символы
призванные продемонстрировать преемственность поколений, кстати,
часто чисто внешне, выхолащивая внутреннюю суть старых традиций
или же самоидентифицировать себя с определенным сообществом) –
могут приобретать ценность вне практического, или утилитарного,
смысла и, не соответствуя настоящим социально-историческим
условиям, продолжать свое существование; но следует понимать, по
определению, ограниченность круга подобных явлений, а так же то, что
последний выбирается среди таких вещей, которые не затрагивают
важнейшие регулятивные нормы социального поведения, к которым как
раз и относится культурная (постоянная) часть регламентирующих