Мировой Ворон

Смит Э. Дж.

Однако тут было еще что–то. Приближаясь к минарету, Ута почувствовал, как нарастает давление. Сначала оно походило на легкий гул, но чем ближе он подступал к зданию, тем громче становился звук. Здесь присутствовала сила, настоящая мощь, не вялые фокусы Белых священников и не чародейские уловки Семи Сестер. Более глубокое, древнее волшебство.

Через центр поселения, откуда к небу устремлялся высокий шпиль, что–то пронеслось. Ута застыл, прижавшись к стене приземистого домика, и вытащил меч. Но клинок почему–то казался неподходящим оружием.

— Покажись! — рявкнул Ута,

осторожно шагая к центральному минарету.

Здание возвышалось над ним, устремляясь от узкого основания к круглому куполу из цветного стекла и янтаря, опутанное, словно кровеносными сосудами, тонкими трубками, изогнутыми под странными углами. В огромной башне не удавалось опознать ни дверей, ни окон.

Существо снова двинулось, на этот раз медленнее, и остановилось прямо перед Утой. Вун.

Каресианец был бледен, а пустые глаза смотрели безо всякого выражения. Вун носил те же самые одежды, а копье Зарценфанг по–прежнему торчало у него из–за спины, но руки его дрожали. С его появлением снова послышался гул, низкий и звучный, казалось, он раздавался со всех сторон сразу.

— Вун? Ты не ранен?

Но избранник Джаа его будто не слышал. Он смотрел сквозь Уту, а потом лицо у него дернулось, и он открыл рот, чтобы заговорить.

— Ты должен пойти со мной, — произнес Вун глухо, голос у него хрипел, и его сопровождало едва заметное жужжание.

Ута протиснулся сквозь последний узкий прогал между домами и вышел на площадь под минаретом.

— Ты должен пойти со мной, — повторил Вун.

Ута опустил меч. Обширная площадь терялась в тени огромной башни. Лунный свет едва доставал до нее, но она освещалась странным красноватым сиянием.

— Что с тобой произошло?

Вун не ответил, взгляд его оставался пустым и безжизненным. И когда он говорил, в словах тоже не чувствовалось жизни.

Из узких улочек на площадь вынырнули еще несколько человек, застав Уту врасплох. Их было около десяти, каресианцы и два кирина, с одинаково мертвыми глаза. Незнакомцы носили черные балахоны с красной вышивкой.

— Ты должен пойти с нами, — хором произнесли они.

Ута резко развернулся, оценивая тех, кто его окружил. Все были без оружия.

— Можете попытаться меня заставить, а я устрою вам тут веселье. Двенадцать человек на меня одного уже не пугают так, как раньше.

— Успокойся, — ответил женский голос.

Ута поднял взгляд. Футах в десяти от земли в башне открылся проход, в котором стояла старуха. Одетая в красное, она показывала на людей внизу ссохшимися, морщинистыми пальцами. Всего мгновение назад стена башни на том месте была ровной и гладкой. По высоте проход открылся где–то в середине башни, сразу под минаретом.

На вид матери–настоятельнице с легкостью можно было дать сотню лет. Сухую как пергамент кожу избороздили выступающие вены.

— Никакого в тебе уважения! — хрипло прошамкала старуха. — Примитивный кусок мяса, ступивший на след Лесного Гиганта! Ты просто пока не знаешь, насколько ты беспомощен в этом месте.

После ее слов рабы с потухшими взглядами начали сужать круг. Ута поднял меч и стиснул зубы, готовый убить любого, кто шагнет ближе.

— И это все, на что ты

способна? — спросил он у матери–настоятельницы. — Несколько часов назад ты была Красной Королевой. А теперь ты просто жалкая старуха с марионетками, которые делают за тебя грязную работу.

Гул стал громче. Звук шел от каждого здания, эхом отдавался в каждой из трубок.

— Это не человеческий город, — прошептал Ута.

Люди вокруг вдруг широко распахнули рты, и какофония жужжащих звуков наполнила воздух. Нарастающий звук вышел за границы человеческого восприятия — и Ута вздрогнул от боли. Челюсти окружавших его людей трещали, будто что–то пыталось выбраться из них. Призрак посмотрел на Вуна и увидел два усика, торчащих из его рта. Затем показались два больших фасетчатых глаза и сегментированное тело. Из каждого разинутого рта выбрались насекомые размером с крупных птиц, раскрыли по три пары крыльев и подняли свои нелепые скрюченные тела в воздух. Из пятнистого красно–зеленого брюха у них торчало изогнутое жало. Насекомые окружили Уту.

— Возрадуйся же, потомок древней крови! — произнесла мать–настоятельница. — Смерть — это еще не конец. Тирания Искривленного Древа радостно примет тебя!

Люди остались стоять вокруг него, мертвые, недвижимые, а вокруг летали насекомые, заполняя воздух шелестом крыльев. Ута с гортанным рыком поднял меч.

Перед ним появилось еще больше насекомых, они слетались от низких домиков, с жужжанием устремлялись через узкие улочки, заполняя собой все пространство. Мать–настоятельница широко раскинула руки и захохотала — резкий пронзительный смех на грани безумия.

— Возрадуйся! Возрадуйся!

— Я Ута Призрак! — проревел он.

Он попытался сосредоточиться, оттолкнуть насекомых своей новой силой, но рухнул на колени от оглушительного жужжания роя. Он чувствовал, как их мохнатые тела прижимаются к его коже, как тонкие крылья скользят по лицу.

Ута закричал, когда в него вонзилось первое жало, и все новые и новые острые иглы впивались ему в грудь, шею и ноги, но крик захлебнулся, когда одно из насекомых начало заползать ему в рот.

* * *

Шаб–Ниллурат, Мертвый Бог, Лесной Гигант наслаждений и крови. Теперь Ута понимал, что заставило Джаа, Одного Бога и Рованоко выступить против него. Они объединились, не желая позволить ему вернуться в мир людей. Лесной Гигант проиграл свою вековую войну против Джаа и попытался схитрить, но, если существо действительно достигло божественной мощи, оно никогда не сможет снова стать смертным. Для существа такой силы вернуться в мир означает разрушить его — и закончить Долгую Войну. Другие Гиганты не могли позволить такому случиться. Один Бог нашел его, Рованоко сражался с ним, а Джаа украл его силу. Но Джаа был слишком жадным. Огненный Гигант, покровитель Каресии, использовал украденную божественную энергию, чтобы усилить своих последователей, и тем самым позволил тени Шаб–Ниллурата поселиться в укромных уголках своей земли. Он никогда не срубал темные деревья, не подвергал сомнению верность Семи Сестер, его глаза не видели Строителей Орон Каа. Его жадность и высокомерие стали приговором для всех.