Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Шрифт:
Ни тебе майского шеста.
Никто не веселился.
Хоть до Майского дня, считайте, всего неделя оставалась.
А и придет он, Майский день, майского шеста там все равно не будет.
Лондон — какие майские шесты.
И только тридцать три башки предателей, еретиков, те да, те по шестам торчали на Лондонском мосту.
И вой стоял и грохот: река одолевала арки.
Двадцать арок.
Мне ли не знать.
Я посчитала.
От нечего делать.
Что-то ведь надо человеку
Я уже помогла моему супругу мистеру Шекспиру счищать птичье дерьмо с его особы.
Он меня вежливо поблагодарил.
А я его уверила, что тут, мол, и думать не о чем.
Как положено.
Ну, и он со вниманием к моим словам отнесся.
Не стал и думать.
Стоит, улыбается замысловатой своей улыбкой, а почему улыбается, непонятно, и жужжит себе под нос.
Ну, а я рядом стою, не жужжу, совсем не улыбаюсь, и каждому понятно почему.
Сэр Ухмыл меня не замечал.
Будто сама я птичьего дерьма кусок.
Я даже думаю, он больше обо мне бы думал, будь я куском птичьего дерьма.
Ну, а я нет, я не была.
И я внимательно разглядывала вид передо мной, хоть он того не стоил.
Сочла дома на Лондонском мосту. (Сколько их, позабыла.)
Сочла, сколько арок от берега, где мы стояли, до разъемного моста, где пролазят высокие суда. (Тринадцать.)
А как сочла все арки Лондонского моста, тут я против этого Лондона вскипела.
И захотелось даже, чтоб мост этот грохнул весь в грязную реку Темзу.
И уже пожалела, зачем дома, в Стратфорде я не осталась.
Глава семнадцатая
Ненастоящий город
Если хотите знать, Лондон мне показался самым бездушным местом, где я когда бывала.
Самое бездушное место, и он грязный, этот город Лондон.
От людей воняло.
Что уж греха таить.
Воняло от них, а все равно — были они как серые призраки.
Ненастоящий он какой-то, Лондон.
Как будто он тебе помстился.
Сказала бы, что на театр он был похож, да только отродясь не хаживала я в театры.
Лучше я так скажу — приведись вообразить театр, подобное я бы и вообразила: место без души и туда-сюда серые призраки снуют.
Мальчонку видела в рваной вязаной шапке: по чужим карманам лазил.
А всем хоть бы хны.
Видела оборванцев с печалью напускной на лицах, напоказ выставляли свои гнойники и раны, кого-то чтоб разжалобить.
Видела побродяжек, и прыгунов, и торговцев щепетильным товаром, и кукольников, и музыкантов, и торговок игрушками.
Все они словно бы надсмехались над верой и над смертью.
Я видела город мертвецов.
Город теней.
Как зверь о многих головах и подлинно без сердца.
Ей-богу, помереть
Весь он как призрак, как выдумали его — город Лондон.
Я даже сомневаться стала, что сама я тут стою.
Но я стояла, да. И Лондон, город теней, был вокруг.
Даже ветер, дроглый ветер с реки в тот преклонный час, не похож был на настоящий ветер, и не хотелось его ветром называть.
Разве такой в Арденском лесу ветер или на Стинчкомбовой горе?
Лондонский ветер кружил какой-то дымной вонью, от непроваренной капусты, что ли, не то помоев.
Вонь мне лезла в глотку.
Мне было тошно и противно.
Лондон — живое кладбище, я так скажу.
Лондон — это где мертвецы живут.
Глава восемнадцатая
Бляди и педерасты
Мамаша, помнится, мне говорила, что в Лондоне полным-полно блядей.
«Женщины в Лондоне, — говорила, — все бляди сплошь, а мужчины — все педерасты».
Как ни глядела, а ни единой бляди в Лондоне я не приметила.
Видела попрошаек с деревянными кружками.
Видела женщин, в платки укутанных, с красноглазыми младенчиками на руках.
Таких окаянцев видела, что прости Господи. Идут, палками-дубинками путь себе расчищают.
Видела, как толчется бедный люд, попрошайничают, товар выкликают.
Видела, как харкнул поп.
Слышала, как перднула важная барыня.
Видела кабаки — все спереди черные, а двери такие низенькие, что разве карлам входить-выходить впору.
Видела самоновейшие кареты.
Видела-слышала, как все мчат неведомо куда на гремучих колесах.
Но, по правде сказать, бляди ни единой я не приметила.
И все равно, сдается мне, я поняла, что хотела сказать мамаша, и я так думаю, она права.
Педерасты — так и не знаю, с чем их едят.
Спросила раз у мистера Шекспира, он не стал объяснять.
Покраснел весь, когда я спросила, а объяснять не стал.
Греховодник Куини случайно подслушал наш разговор (он тогда только-только повадился под домом шляться, Юдифь подстерегать, а я в саду задавала мистеру Шекспиру свой вопрос). И потом уж Куини, с ухмылочкой, мне объяснил, что педераст, мол, это сводник.
Но я так думаю — что и похуже.
Нет, друзья мои хорошие, по мне — да пусть он хоть в тартарары провалится, поганый, вонючий Лондон, а вот что мой покойный, супруг, мой сердечный, в нем нашел, того, сказать по совести, я объяснить вам не сумею.