Мистер Кэвендиш, я полагаю..
Шрифт:
Амелия поразилась.
— Джек Кучер? – Пробормотала она. Разве все они не были Джонами Кучерами?
— Я переименовал всех своих извозчиков в Джеков, — немного бесцеремонно заявил Уиндхэм. – Подумываю сделать то же самое со служанками–судомойками.
Ей удалось не поддаться порыву рукой потрогать его лоб.
Кучер, дремавший на козлах, бодро соскочил вниз.
— В Белгрейв, — важно произнес Уиндхэм, протягивая Амелии руку, чтобы помочь ей забраться в экипаж. Он являл собой красноречивый образ человека, выпившего три бутылки джина, и Амелия не была уверена в своем желании опереться на
Она вложила свою руку в его, и он… она почувствовала… Рукопожатие. Легкое, ничего не значащее движение, ни обольстительное, ни злое. Но сейчас оно показалось ей обжигающе интимным, говорящим об общих воспоминаниях и будущих столкновениях.
— «А потом это ощущение исчезло. Ни с того ни с сего, как и появилось. Она сидела с экипаже, а он развалился рядом с ней на сиденье, подобно несколько нетрезвому джентльмену, каковым сейчас и являлся. Она со значением уставилась на противоположное сиденье. Они могли быть помолвлены, но, как полагалось, он все равно не должен был занимать место рядом с нею. Не тогда, когда они одни в закрытом экипаже.
— Не просите меня сесть против движения, — сказал он, покачав головой. — Не после…
— Не надо ничего говорить, — она быстро отвернулась.
— Вы не должны были ехать. – Его лицо приняло нехарактерное выражение – вид раненного щенка с проблесками хитрости и жульничества.
— Это был инстинкт самосохранения. – Она подозрительно взглянула на него. Такая бледность была ей знакома. У ее младшей сестры был чрезвычайно чувствительный желудок. Уиндхэм, однако, выглядел как Лидия прямо перед тем, как расплатиться по счетам. – Сколько Вам пришлось выпить?
Он пожал плечами, решив, очевидно, что нет смысла ее обманывать:
— Не так много, как я заслужил.
— И… часто Вы это делаете? – Осторожно спросила она.
Он ответил не сразу.
— Нет.
— Я так и думала, — она медленно кивнула.
— Особые обстоятельства, — сказал он и закрыл глаза. – Исторические.
Она смотрела на него несколько секунд, позволив себе роскошь рассмотреть его лицо не заботясь о том, что он подумает. Он выглядел уставшим. Даже опустошенным… Обремененным.
— Я не сплю, — сказал он, не открывая глаз.
— Похвально.
— Вы всегда так саркастичны?
Она ответила не сразу:
— Да.
Он открыл один глаз:
— Действительно?
— Нет.
— Иногда?
Она почувствовала, что улыбается:
— Иногда. Даже чаще, когда я с сестрами.
— Хорошо. – Он снова закрыл глаз. – Я не выношу женщин без чувства юмора.
Она секунду раздумывала над этим, пытаясь понять, почему ей это не нравится. Наконец, она спросила:
— Вы находите юмор и сарказм взаимозаменяемыми?
Он не отвечал, и она пожалела, что спросила. Она должна была знать, что задавать подобные вопросы человеку, насквозь пропитанному спиртным, неразумно. Она отвернулась и посмотрела в окно. Страмфорд остался позади, и сейчас они ехали на север по Линкольширской дороге. Она поняла, что это почти такая же дорога, как та, по которой путешествовала Грейс, когда на нее и вдову напали
— Нет. – Она замерла и в ужасе посмотрела на Уиндхэма. Неужели она думала вслух? – Я не думаю, что юмор и сарказм взаимозаменяемы. – Его глаза все еще были закрыты.
— Вы только сейчас отвечаете на мой вопрос?
Он слегка пожал плечами:
— Мне нужно было подумать.
— О, — она снова отвернулась к окну, собираясь вернуться к своим мыслям.
— Это сложный вопрос, — продолжал он. Она снова повернулась к нему. Его глаза были открыты, он внимательно смотрел на нее. Он казался более собранным, чем несколько минут назад. Он, разумеется, не выглядел оксфордским профессором, но однозначно мог поддерживать разговор. – Это зависит от того, — сказал он, — что является предметом для сарказма. И от интонации.
— Конечно, — сказала она, до сих пор не уверенная в том, что он полностью в здравом уме.
— Большинство моих знакомых используют сарказм как оскорбление, поэтому нет, я не нахожу юмор и сарказм взаимозаменяемыми.
Он смотрел на нее с интересом, и она поняла, что он хочет услышать ее мнение. Поразительно. Разве его когда–нибудь интересовало ее мнение? О чем угодно?
— Я согласна, — сказала она.
Он улыбнулся. Совсем чуть–чуть, будто большее усилие могло вызвать у него тошноту.
— Я так и думал, — он замолчал, на один удар сердца. – Кстати, спасибо.
Она почти смутилась – так приятно было слышать это из его уст.
— Пожалуйста.
Его легкая улыбка превратилась в ухмылку:
— Прошло много времени с тех пор, как кто–то меня спасал.
— Полагаю, прошло много времени с тех пор, как Вы нуждались в том, чтобы Вас кто–то спасал.
Она откинулась на сиденье, чувствуя себя до странности довольной. У нее было мало опыта в общении с подвыпившими мужчинами, но то, что ей приходилось видеть – в те редкие моменты, когда родители позволяли ей задержаться дольше обычного, — не впечатляло ее.
Однако, она не могла не радоваться тому, что увидела его с этой стороны. Он всегда был ответственным, в высшей степени собранным и уверенным в себе. Сейчас он не был герцогом Уиндхэмом, одним из немногих в Британии людей с высоким титулом. Сейчас он был просто самим собой – властным и хладнокровным. Когда он стоял в дальнем конце комнаты, управляя множеством людей, люди хотели, чтобы он взял на себя ответственность за них. Они хотели, чтобы он принимал решения, говорил им, что делать.
Джон Донн (прим. ред. — Выдающийся английский поэт — метафизик Джон Донн (1572 — 1631) - не просто классик английского Возрождения; он, как и его современник Шекспир, писатель на все времена. В его стихах искренняя страсть перемешана с задиристым цинизмом и филосовской рефлексией ) ошибался. Некоторые люди были островами, были сами по себе. Как герцог Уиндхэм. Он всегда был таким, даже в самых ранних ее воспоминаниях о нем.