Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России
Шрифт:
41
метафизике общества и зовущие к забытой “религии” Мережковского, к его
“неохристианству и соборной общественности”, тут и анархисты, пишущие “мистику
истории”, тут и бывший видный кадет, философствующий о “солидаризме” в истории, тут
и бывший толстовец, зовущий на “Остров Достоверности” православия, тут и
антропософы, углубляющие Штейнера и копирующие в реставрационных красках идеал
“Государства” Платона, тут и ученые с именем и без
аристократии мысли, тут и музыканты, зовущие уйти от цивилизации на стезю
странничества в горы или в пустыню, тут и церковники, выпускающие многотомные
сочинения по апокалиптике истории, тут даже и бывшие коммунисты, каким-то чудом
додумавшиеся до “онтологии” революции и открывающие внутренний смысл ее в…
теологических обоснованиях антисемитизма и т.д.
– все наперерыв ищут сокровенного,
тайного, внутреннего, первоначального, словом, одна сплошная “философия”,
“онтология”, “метафизика”, “мистика” и прочие области, вызывавшие раньше у молодых
политических пропагандистов и агитаторов снисходительное презрение и высокомерную
жалость к “реакционному образу мыслей”<35>.
Материализм, восторжествоваший в сознании российской интеллигенции с середины
60-х годов прошлого века, в результате завоевания им политического господства
доведенный до абсурда, до самоотрицания, стал оружием разрушения общества и
цивилизации, “пожрав самого себя”. Анархисты же привлекали к себе молодежь
утверждением индивидуальности, что импонировало ей в силу уже возрастных причин.
Теперь же, с началом работы орденских кружков, за лозунгом “свободы” перед неофитами
открывался не бакунинский призыв к разрушению общества и государства, после чего
“все само образуется”, а сложная и многогранная программа умственной и психической
работы над собой для общества, причем общества не будущего, а данного, вполне
конкретного, которое может измениться в лучшую сторону лишь после того, как
изменятся люди, его составляющие.
Для человека, привыкшего задумываться, “мистический анархизм” оказывался куда
более понятным и прагматичным, чем материалистический коммунизм, утопичность
которого обернулась для России крушением ее культуры и жизнью десятков миллионов
людей. Главное же - он был содержателен, а потому интересен.
Своей деятельностью Карелин бросал как бы двойной вызов: советской власти, на
место духа поставившей очередным декретом физиологию, и анархистам, продолжавшим
еще читать карелинские брошюры о том, “Как жили и будут жить крестьяне”, о “Вольной
деревне” и
лучше, чем теперь, а в 1930 г. станут жить еще хуже. Правда, тогда даже самые отчаянные
пессимисты не могли предположить, насколько кошмарным окажется это “хуже”…
Все это объясняет, почему мартовский конфликт 1925 г. в Кропоткинском музее был
неизбежен. Здесь впервые столкнулись устремления “карелинцев” и политических
анархистов, которые видели, как их лозунги с требованием “безвластного общества”
сменяются чем-то чуждым. Это вызвало бунт - мужицкий, тупой и опасный, поскольку
анархисты при этом готовы были разрушить и сам музей Кропоткина во имя идеалов
своего кумира, как они их понимали. В этом А.М.Атабекян был не одинок. Справиться с
таким анархизмом, заставить его размышлять и учиться, было крайне трудно. Карелин
понимал, что его соратникам и преемникам, кроме основанной им газеты “Рассвет”,
нужно иметь еще один печатный орган за границей, через который уже непосредственно
могла идти просветительная орденская работа. Им стал новый журнал “Пробуждение”,
основанный в Детройте (США) все тем же Р.З.Эрмандом (Долининым).
Первый номер журнала появился только в апреле 1927 г., когда Карелина уже не было в
живых. За время, прошедшее после “бунта” Атабекяна, Кропоткинский Комитет и актив
Кропоткинского музея успели многое пережить. В 1925 г. в России были ликвидированы
последние остатки легального анархизма, в том числе и детище Карелина - ВФАК; на
нелегальном положении оказался “Черный Крест”, осуществлявший, кроме всего прочего,
42
связь с Детройтом и Чикаго, откуда шли деньги для помощи Музею и нуждающимся
анархистам. В то же время в Музей усилился приток молодежи, поскольку в
Исполнительное Бюро теперь вошел вернувшийся из суздальского концлагеря
А.А.Солонович, ставший преемником Карелина. “Пробуждение” тоже было их общим
детищем, и первый номер журнала открывался редакционной статьей, где - в допустимой
для ортодоксального анархизма форме - излагалась концепция “третьей социальной
революции”, указывалась необходимость овладения знаниями для строительства
“внутреннего человека” и выставлялась органическая связь большевизма с породившим
его российским самодержавием.
“Наша задача двоякая, - указывал ее автор, - собирательно-организационного и
воспитательно-просветительного порядка. Вокруг “Пробуждения” мы хотим сплотить ту