Могикане Парижа
Шрифт:
По одним только этим внешним признакам Людовик понял, что болезнь серьезная; но, тем не менее, не видел еще неизбежности смерти, на которой настаивал Пиллоу.
– Вы очень страдаете? – спросил он.
При этом вопросе, заданном незнакомым голосом, как бы сулившим надежду, Жерар открыл глаза и повернул голову.
Людовика поразила жизненная сила, проступающая в глазах умирающего и вовсе не соответствующая общему истощению всего остального тела. Белки глаз были желты, черты лица искажены, лицо мертвенно, но глаза или, вернее, зрачки были живы и ясны.
– Покажите-ка
Жерар открыл рот и высунул язык. Он оказался обложенным бело-желтым налетом с прозеленью.
Теперь Людовик уже не сомневался в своем деле и невольно взглянул на старого врача, как бы говоря ему: «Разве же вы не видите, что это вовсе не гастрит?!»
Но тот в своей самоуверенности был так спокоен, что не обратил на этот взгляд ни малейшего внимания.
Людовик принялся осматривать грудь.
– Больно вам? – спросил он, слегка нажимая на нее.
– Нет, – ответил Жерар.
– Как? Даже когда я нажимаю довольно сильно?
– Мне тогда только легче дышится.
Людовик опять обернулся и снова взглянул на старика вопросительно-укоризненным взглядом.
Но тот по-прежнему не обратил на него внимания.
Людовик улыбнулся. Теперь он был уверен, что Жерара лечили совершенно не от той болезни, которой он страдал.
Он подошел к старику и спросил, как давно длится болезнь.
Пиллоу обстоятельно рассказал ему, как Жерар бросился в фонтан сада, чтобы спасти ребенка, какие последствия это для него имело, и затем очень охотно отвечал на все вопросы молодого человека.
– Ну, и что же? – спросил он шутливо, когда Людовик замолчал.
– Почтительнейше благодарю вас за сообщенные мне сведения! – ответил тот. – Теперь я знаю все, что мне было нужно.
– И что же именно вы знаете?
– Знаю, какой именно болезнью страдает этот боль ной.
– Да и узнать-то это было не трудно, потому что я с того и начал, что сказал вам это.
– Совершенно верно. Но дело в том, что взгляды наши на этот предмет расходятся.
– Что вы хотите этим сказать?
– Не найдете ли вы более удобным пройти со мною в соседнюю комнату. Мы можем утомить больного на шим разговором.
– Ах, нет, ради бога, не уходите! – взмолился Жерар, собрав все свои силы.
– Успокойтесь, друг мой, – проговорил Пиллоу, – я обещал вам, что не оставлю вас, и сдержу свое слово.
Доктора подошли к двери. Людовик отворил ее.
На пороге столкнулись с сиделкой.
– Через пять минут мы вернемся, – сказал ей Людовик, – а до тех пор, чего бы у вас ни просил боль ной, не давайте ему ничего.
Марианна взглянула на Пиллоу, как бы спрашивая, следует ли ей исполнять это приказание?
– Да, да, так и сделайте! – сказал старик. – Этот господин воображает, что спасет больного.
Он ожидал, что Людовик станет возражать ему, но тот, к величайшему его удивлению, не сказал ни слова, а только посторонился и пропустил его вперед с той почти тельностью, которую воспитанный юноша должен иметь к преклонным летам.
XIII. Людовик
Доктора остановились в прихожей.
Трудно было бы подыскать более живое и типичное олицетворение науки и рутины.
– Теперь потрудитесь мне сказать, мой юный друг, зачем вы привели меня сюда? – сказал Пиллоу.
– Прежде всего затем, чтобы не утомлять больного нашим разговором, – ответил Людовик.
– Цель весьма основательная, потому что он человек умирающий.
– Тем основательнее не говорить этого в его присутствии, если вы в этом уверены.
– Да вы, кажется, думаете, что люди нашего поколения – сплошь дрянные бабы, в то время как в вашем – одни молодцы?! – вскричал бывший главный хирург. – Я был помощником Ларрея, государь мой, и присутствовал при том, когда храброму Монтебелло отнимали обе ноги. Перед операцией доктора целых пять минут спорили между собою, следует ли сделать ампутацию или оставить его умереть так, не мучая понапрасну? И вы, может быть, воображаете, что они говорили все это тихонько, в тайне от больного? Ничуть не бывало, государь мой, – он сам толковал с ними, точно дело шло о ком-то совершенно постороннем. Я и до сих пор слышу, как он крикнул, точно подавал команду войску: «Вперед!» – «Да уж режьте, режьте, черт возьми!»
– Очень может быть, что на поле битвы, где докторам приходится иметь дело с двадцатью тысячами раненых одновременно, им действительно некогда принимать с ними те предосторожности, за которые вы удостоили наше поколение прозвища «бабье», – возразил Людовик, – но здесь мы ведь не на поле битвы, а господин Жерар вовсе не маршал Франции, каковым был храбрый Монтебелло. Напротив, этот человек глубоко потрясен своим положением. Мне даже кажется, что он ужасно боится смерти и что ужасы, которые наполняют его воображение, действуют на него разрушительнее самой болезни.
– Кстати, о болезни! Если не ошибаюсь, вы, кажется, сказали, что не согласны с моим взглядом? Что же вы о ней думаете?
– Что вы ошибаетесь, леча от гастрита.
– То есть, как это я – ошибаюсь?
– Ошибаетесь, предполагая, что г-н Жерар страдает гастритом.
– Да я этого вовсе не предполагаю, милостивый государь, а прямо утверждаю это!
– А я нахожу, что у него совершенно другая болезнь.
– Что же у него, по-вашему? Вы, вероятно, предполагаете…
– Я тоже не предполагаю, а утверждаю…
– Ну, хорошо: утверждаете, что у г-на Жерара…
– Не гастрит! Я имею честь уже в третий раз повторять вам это.
– Так что же у него, черт возьми, если не гастрит?
– Простая пневмония, – холодно сказал Людовик.
– Пневмония! Вы считаете это пневмонией?
– Разумеется! Ничем иным это и быть не может.
– Может быть, вы станете также утверждать, что можете и спасти его?
– Что касается этого, то утверждать я не могу, но надеяться осмеливаюсь.
– А нельзя ли узнать, какое это чудодейственное средство вы намерены ему прописать?