Могикане Парижа
Шрифт:
– С вашего позволения, почтеннейший коллега, я об этом еще подумаю.
– Это что же еще значит? Вы просите у меня позволения спасти моего старого друга?
– Я прошу позволения лечить вашего пациента.
– Даю вам это позволение сто, тысячу раз! Дай бог только, чтобы это к чему-нибудь привело. Но если хотите послушать моего совета, лучше не рассчитывайте на то, что он проживет дольше, чем до завтрашнего рассвета.
– В таком случае я все-таки рискну сделать невозможное, – сказал Людовик, не
Старик не понял деликатности молодого врача и принял его слова за признак нерешительности и сомнения.
– Вы выразились совершенно верно, – сказал он, – это дело невозможное.
– Теперь позвольте спросить, чем вы пользовали его до сих пор, почтеннейший коллега? – продолжал Людовик.
– Я сделал ему два кровопускания, поставил пиявки на желудок и посадил его на строжайшую диету.
По лицу Людовика скользнула улыбка, но вызвана она была, скорее, состраданием к больному, чем насмешкой над сильно распространенной тогда модой на пиявки и диету.
Доктора еще продолжали свое совещание, когда несколько человек поселян, с нетерпением ожидавших свершения чуда над своим благодетелем, вошли в прихожую.
– Ну, что? Лучше ему? – спрашивали они, перебивая друг друга.
Старый хирург так привык, что его осыпали подобными вопросами каждый раз, когда он выходил от Жерара, что подумал – и теперь они обращены к нему.
Но, увы! Если переменчива волна, то женщина еще переменчивее ее! Но в мире есть нечто, еще переменчивее и волны, и женщины – это толпа.
Так и теперь один из поселян, наиболее энергично настаивавших на том, чтобы Людовик шел к больному, на ответ старого доктора: «Мы сделаем все, что возможно сделать!» грубо крикнул ему:
– Да мы не у вас и спрашиваем!
Несомненно, что почтенный помощник знаменитого Ларрея, присутствовавший при том, как отрезали ноги храброму Монтебелло, сделал тоже несколько горьких умозаключений по поводу непостоянства толпы, но, к сожалению, он прибавил к ним искреннее пожелание, чтобы исполненная самомнения наука молодого доктора потерпела поражение и чтобы им обоим пришлось делить то презрение поселян, которое падало теперь на него одного.
Другой крестьянин обратился прямо к Людовику.
– Ну, что? – спросил он. – Как вы его нашли? Очень плохо?
– Нет никакой надежды? – спросил другой.
– Друзья, – ответил им Людовик, – пока больной еще не умер, всегда следует надеяться, если не на доктора, то на силы природы. Господин Жерар, слава богу, еще жив.
Толпа загудела одобрительными восклицаниями.
– Значит, вы спасете его? – спрашивало голосов двадцать.
– Я употреблю на это все мои усилия, – отвечал Людовик.
– Ах, спасите, спасите его! – кричали ему со всех сторон.
При этих криках Марианна приотворила дверь
– Что там такое? Что за шум? – спросил у нее больной с усилием. – Неужели нельзя дать мне хоть умереть спокойно?
– Да вы вовсе и не умрете, – ответила сиделка.
– Как не умру? – оживляясь, спросил больной.
В потухавших глазах его сверкнул луч надежды.
– Да так уж, не умрете. Молодой доктор, который недавно пришел, сказал мужикам, что, может быть, спасет вас.
– А! «Может быть!» – простонал Жерар, снова падая на подушки. – Но, во всяком случае, Марианна, умоли его, чтобы он не уходил! Пусть останется здесь, ради самого Бога.
Это усилие снова окончательно истощило его. Он остался лежать совершенно неподвижно, и единственным признаком, что он еще жив, было неровное колыхание его груди да со свистом вылетавшее из нее дыхание.
– Господа! – крикнула Марианна. – Хозяину худо! Он, кажется, кончается!
Людовик стремительно вошел в спальню и пощупал пульс больного.
– Это пустяки, – проговорил он, – простой обморок вследствие непосильного напряжения! Мужайтесь, не падайте духом, господин Жерар.
Больной тяжело вздохнул.
Марианна, стоя у дверей, всеми силами старалась не впустить толпу в спальню.
– Надеюсь, вы не ограничитесь только тем, что скажете больному: «Мужайтесь, не падайте духом», – заметил старый хирург. – Ведь пропишете же вы ему что-нибудь.
– Дайте мне бумаги, чернила и перо, – сказал Людовик, обращаясь к сиделке, – я выпишу рецепт.
Все бросились разыскивать вещи, которые он спрашивал.
Больной, у которого слова «может быть» снова отняли всякую надежду, беспомощно метался по кровати и своими просительно сжатыми руками лучше, чем всякими речами, выражал мольбу:
«Ради самого Бога, дайте мне умереть спокойно!»
Но никто уже не думал о той мучительной кончине, которую мог причинить ему весь этот шум, так всем хотелось, чтобы он остался жить.
Людовику добыли все, что ему было нужно, и он начал разыскивать место, где бы можно было написать несколько слов; но все столы оказались заставлены всевозможными банками, склянками, блюдцами и флаконами.
Крестьяне, заметив растерянность доктора, наперебой предлагали ему кто свою спину, кто колени.
Наконец Людовик наткнулся на одну более других подходящую спину, употребил ее вместо стола и написал рецепт.
– Пошлите это сейчас же в аптеку, – сказал он сиделке.
Не успел он договорить эти слова, как рецепт вырвали у него из рук, и между крестьянами поднялась возня, так как каждый хотел быть полезен своему умирающему благодетелю.
Наконец, драгоценный лоскуток бумаги очутился в руках какого-то хромого, который, усиленно ковыляя, со всех ног понесся в аптеку.