Могикане Парижа
Шрифт:
– Хорошо.
Он отступил на шаг и, стоя в позе генерала, производящего смотр своей армии, негромко произнес:
– Слушайте все!
Остальные стали перед ним в ряд.
– Папильон пусть станет позади дома, – продолжал начальник. – Карманьоль будет наблюдать справа, а Воль-о-Ван – слева. Лонг-Авуан и остальные останутся со мною. Хорошо ли вы осмотрели все кругом?
– Хорошо! – ответили подчиненные в один голос.
– А вооружены вы надлежащим образом?
– Как следует!
– Не на ветер болтаете?
– Никак нет.
– Карманьоль, ты знаешь, что тебе делать?
– Да, –
– А ты, Воль-о-Ван?
– Да, – ответил нормандец.
– Карманьоль, нож с тобой?
– Со мной.
– Воль-о-Ван, принес ты крючья?
– Принес.
– Ну, так скорее за дело!
Все трое названных людей исчезли с быстротой, доказывавшей, что прозвища им даны были характеризующие.
– Ну, а мы с тобой, Лонг-Авуан, прогуляемся и побеседуем, как подобает добрым гражданам, – сказал начальник таинственного отряда.
Он достал табакерку в стиле рококо, насладился доброй понюшкой, протер очки зеленым фуляром, надел их на нос, заложил руки в карманы и пошел дальше.
Выйдя на улицу Говорящего ручья, он остановился так, чтобы видеть таинственный дом, приказал своим людям рассыпаться в разных направлениях и оставил возле себя только одного, чрезвычайно длинного и сухопарого молодого человека с косыми глазами.
– Ну, вот так, – проговорил он, – теперь мы остались с тобой вдвоем, Лонг-Авуан.
– К вашим услугам, господин Жакаль! – ответил сухопарый великан.
VIII. Ла Барбет
– Послушай, любезный, – начал Жакаль, – так как ты первый открыл розовый горшок, то очень естественно, что я тебя же прошу дать мне его понюхать. Как ты напал на это? Говори ясно.
– Слушаю-с. Вы ведь изволите знать, что я был всегда человеком твердых религиозных правил.
– Нет, не знал.
– О! В таком случае, я только потерял время!
– Нет, нисколько, потому что ты кое-что открыл… Но вот именно «что», – я этого и до сих пор не знаю! Однако, так или иначе, не подлежит сомнению, что шестьдесят человек не стали бы собираться в невзрачном домишке на улице Пост для того, чтобы низать жемчуг.
– А все-таки мне будет очень горько, если вы не поверите в мою набожность, мосье Жакаль.
– Убирайся ты со своей набожностью к черту!
– Ну, а все ж таки…
– Да скажи, пожалуйста, что может быть общего с твоей набожностью у дела, про которое я тебя спрашиваю?!
Жакаль, чтобы взглянуть на своего подчиненного, передвинул свои очки на лоб.
– Да как же-с, господин Жакаль, – ведь эти-то самые правила и навели меня на след этого дела.
– Ну, хорошо, толкуй о своих принципах, правилах, вероисповеданиях, да только смотри – покороче!
– Я должен, кроме того, сказать вам, господин Жакаль, что и знакомство я веду всегда с людьми почтенными.
– Ну, при твоем ремесле это дело не легкое! Однако дальше!
– Так вот и подружился я с одной почтенной женщиной, которая отдает на прокат стулья.
– Это все от набожности, верно?
– Именно, именно набожности ради, господин Жакаль!
Жакаль набил себе нос табаком с нескрываемым бешенством человека, которому приходится в силу своего положения изображать, что он верит вещам, в которые он, в сущности, ни малейшей веры не имеет.
– Ну-с,
– В первом этаже? Знаю!
– А! Вы это знаете, мосье Жакаль?
– Знаю и это, и еще много чего… Да, так ты говоришь, что ла Барбет живет в комнате первого этажа.
– Значит, вам имя ее известно?!
– Я знаю, как зовут всех прокатчиц стульев в Париже, где бы они ни торговали, – хоть на бульваре Ганд, или на Елисейских полях, или в соборах. Рассказывай дальше.
– Так вот, в одну ночь, когда эта самая ла Барбет только что собиралась начать читать свои молитвы, вдруг она слышит из-за стены возле своей кровати голоса и шаги, а стена-то эта прилегает как раз к соседнему дому. Ходьба и разговоры продолжались целых два часа – с половины девятого до половины одиннадцатого. Я пришел к ней около одиннадцати, а она и говорит мне, что у нее за стеной, кажется, целый полк учится. Я, было, ей сначала и не поверил – думал, что это у нее опять галлюцинации, которые иногда у нее бывают.
– Да ну тебя! Говори скорее дело! – с презрительной раздражительностью вскричал Жакаль.
– Однако в один из следующих вечеров мне пришлось ей поверить после того, что я услышал сам.
– Ну, наконец-то! Вот это уже дело!
– В тот день я не дежурил и пришел к ней раньше обыкновенного. Стали мы читать наши молитвы, вдруг я слышу шум, – и в самом деле, точно полк учится! Я, не говоря ни слова, перестал молиться, бросился на улицу и давай осматривать дом, который стоит за стеною возле кровати ла Барбет. Гляжу на окна, – везде темно, подошел к двери да приложил к ней ухо, – тихо, точно в могиле! Так ничего и не добился. Однако на другой день я пришел в эти же часы и спрятался там, где мы стоим и теперь. Простоял я тут целых два часа – с восьми до десяти, – опять ничего! Пришел я и на третий день – то же самое! Наконец, дней через пятнадцать, недели две тому назад, я увидел, как в этот день часа за два вошло человек шестьдесят и приходили они точно так, как и сегодня, – по двое, по трое.
– Ну, и что ты об этом думаешь, Лонг-Авуан?
– Это я-то?
– Ну, да, ты. Ведь быть же не может, чтобы ты не делал хоть какой-нибудь, даже самой глупейшей догадки о том, что в этом доме делается?
– Я готов вам побожиться, господин Жакаль…
Жакаль опять сдвинул очки на лоб и пристально взглянул в лицо своего собеседника.
– Послушай, Лонг-Авуан, – проговорил он, – скажи-ка мне, почему на прошлой неделе ты рассказывал мне о своей находке так, точно под тобой земля горела, а вот уже дня три, как ты всячески стараешься отделаться от розысков, ведь я должен был послать даже в дом, где живет ла Барбет, не тебя, а Карманьоля?
– Говорить вам все по правде, господин Жакаль?
– А если не так, то за что ты от меня жалованье-то получаешь, дурак?
– Дело в том, что на прошлой неделе я думал, что эти люди – заговорщики.
– Ну, а теперь?
– Теперь уже не то.
– Что же ты думаешь?
– Что это, если позволите сказать, сходка преподобных отцов-иезуитов.
– Это почему же ты так думаешь?
– Прежде всего потому, что я несколько раз слышал, как они клялись именем Господа Бога.
– Ну, а во-вторых?