Молодость с нами
Шрифт:
беседой. Вы почему-то держитесь от всех в стороне. В гости бы, например, пригласил”. — Липатов добродушно
засмеялся.
— Извольте, — снова сказал Иван Иванович. — Я гостей не гоню с порога.
— Хорошо бы не откладывать это в долгий ящик. Взять бы вот так, сегодня, например, сесть и
поговорить.
Липатов был настойчив. Серафима Антоновна просила его во что бы то ни стало прощупать
Ведерникова. “Милый Олег Николаевич, — говорила она со своей мягкой улыбкой,
коньяку, — вы просто великий мастер влиять на человеческие сердца. Этот ваш Еремеев, Семен Никанорович
— старый рабочий — это чудеснейший человек. Замечательно, что вы отыскали такого. Я с ним просто душу
отвела вчера вечером. Я люблю наш чудесный рабочий класс. У меня ведь и отец был рабочим. Я сама всю
жизнь в труде, с двенадцати лет нянчила сестренку. Так вот, Олег Николаевич, пожалуйста, у меня к вам еще
одна просьба. У нас, вы знаете, есть в институте такой странный человек — Иван Иванович Ведерников. Это
тоже интереснейший человек, умнейший, образованнейший, это истинный талант, каких мало”. — “Что вы мне
рассказываете, Серафима Антоновна! Будто я не знаю Ивана Ивановича!” — “Я просто не могу удержаться,
чтобы не высказать свое мнение о нем. Так вот, продолжаю. Иван Иванович несчастен. Хотелось бы с ним
установить контакт. Пойдите, поговорите с ним, расскажите о нашем дружном обществе. Попробуйте выяснить,
как он смотрит на то, чтобы заглянуть к нам на огонек в ближайшее время. Я на вас надеюсь”.
Сидя перед Иваном Ивановичем, Липатов видел, что Иван Иванович не изъявляет никакого интереса к
встрече с ним за накрытым столом, в дружеской обстановке. И если говорит “извольте”, то вовсе не в знак
согласия, а совсем наоборот — чтобы отбить желание у собеседника, напрашивающегося к нему в гости. Но
Липатов не мог не выполнить поручение всесильной Серафимы Антоновны. Серафиму Антоновну нельзя было
сердить. Года три назад в институте был один пылкий юноша, окончивший аспирантуру. Он пытался что-то
говорить об одной из печатных работ Серафимы Антоновны, нашел в ней какую-то механистическую
концепцию. Ну ему и досталось же за эту концепцию! В докладе о работе молодых научных работников
института, который Серафима Антоновна взялась сделать добровольно месяцев пятнадцать спустя после
наскоков на нее пылкого юноши, она так разобрала по косточкам его собственную работу и так остроумно ее
комментировала, что все собравшиеся на доклад катались от смеху; пылкий юноша был уничтожен, и при
встрече с ним вошло в обычай улыбаться, его уже не принимали всерьез, он как-то незаметно исчез из
института.
Нет, нельзя обижать Серафиму Антоновну.
Считая,
нанял такси и поехал в Трухляевку. Ведерников был дома. Он не выразил ни радости, ни удивления, ни
огорчения, увидев перед собой Липатова; пригласил его сесть за хозяйский стол в горнице, полной гигантских
фикусов, закрывающих собой окна, вышел, принес на тарелке поджаренную колбасу, еще тарелку с хлебом,
пол-литра водки и две большие рюмки. Закончив все приготовления, сел напротив Липатова.
Липатов принялся говорить о том, как хорошо, что они встретились. Иван Иванович смотрел на него и
молчал. Липатов говорил о том, как приятно жить за городом. Иван Иванович молчал. Липатов принялся
поминать всяческие институтские дела. Иван Иванович молчал.
Такая односторонняя беседа длилась минут десять. Тогда Липатов, не зная, что и делать, схватился за
бутылку, как за спасительную соломинку, дрожащей рукой налил в рюмки и поднял свою рюмку с возгласом:
“За ваше здоровье!” Иван Иванович поблагодарил кивком головы, и они выпили. Некоторое время оба сидели
молча, уставясь глазами в стол перед собой. Липатов налил снова — все повторилось точно так же, как и при
первой рюмке. Снова мертвое молчание. Липатов в волнении, в растерянности налил только себе. Хмель в нем
уже бродил, третья рюмка его усилила, он принялся жаловаться на то, что Иван Иванович всех презирает, ото
всех сторонится, что ему на это никто не давал права.
Выпив четвертую рюмку, Липатов вдруг оказал без обиняков:
— Вы сателлит Колосова, вот вы кто! Вы утратили самостоятельность, вы у него под каблуком!
Липатов полагал, что, нанеся Ведерникову эту обиду, он заставит каменного человека хотя бы ответить
ему, хотя бы произнести слово. Но Иван Иванович молчал.
Когда Липатов снова схватился за бутылку, в ней было пусто. Иван Иванович поднялся и принес новую.
Липатов уже был совершенно пьян. Он потерял контроль над собой. Он кривлялся перед Ведерниковым,
выкрикивал явную чушь. Он закричал вдруг:
— Что вы из себя воображаете? Вы воображаете, что вы великий ученый? Откуда у вас столько
высокомерия? Между вами и мной нет никакой разницы. Если я пьяница, то и вы пьяница! Вы хуже меня — вы
алкоголик! Вам нужна смирительная рубашка!
Ведерников молчал.
Липатов в конце концов тоже онемел, он уставился на Ивана Ивановича и ждал, что же еще будет. Он
наливал себе рюмку за рюмкой, выпивал и чувствовал, что земля из-под него уходит, уходит, уходит…