Молодость с нами
Шрифт:
Иван Иванович принадлежал к творцам третьего рода. Период самоотверженной деятельности, огромной
трудоспособности начинался у него внезапной вспышкой; его осеняло, и, осененный, он переставал
принадлежать себе; он не спал, не ел, не пил, он доходил до полного упадка физических и нравственных сил, и
длилось это до тех пор, пока не созревала жемчужина, пока идея не материализовывалась, пока из туманностей,
блуждавших в его мозгу, она не превращалась в вещь.
Блуждание
как он сам говорил, ему не удавалась. Жена не понимала этого его состояния. Она злилась на мужа, утверждая,
что идиотские математические формулы для него дороже, чем она, что он разлюбил ее, что у него завелась
другая, моложе и, понятно, глупей. У Ивана Ивановича не оставалось сил на то, чтобы опровергать эту чепуху,
он возражал, но возражал вяло, бездоказательно, жена укреплялась в своем предположении насчет неверности
мужа, начинались занудные семейные сцены. Две бабки — мать самого Ивана Ивановича и мать его жены
Александры Александровны — подогревали, подвинчивали не в меру ревнивую женщину, которая, в общем-то,
была повинна лишь в том, что, сама никогда не осеняемая яркими идеями, никогда не ослепляемая ими и всегда
отчетливо видевшая все вокруг себя трезвым взором практического середняка, не могла понять состояния
своего мужа, который если и изменял ей, то только с осенявшей его идеей и ради этой идеи.
Ничего удивительного не было в том, что когда оканчивались поиски, когда идею можно было передать в
руки тех, которые ее материализуют, превратят в вещь, наступал период полного упадка всех и всяческих сил
Ивана Ивановича. Тут бы хорошему другу прийти к нему на помощь, позаботиться о его досуге, об отвлечении
от трудных мыслей, тут бы жене похлопотать погорячей. Но вместо друга, вместо жены в такую пору к Ивану
Ивановичу устремлялись те, которые называли себя его друзьями, но которых влекли к нему его деньги. У
Ивана Ивановича часто бывали очень крупные деньги, в иные годы сотни тысяч; их приносили ему его
технические открытия, а дважды после войны он еще получал и Сталинские премии. Иван Иванович не был
скопидомом, он не думал, как некоторые, что для него когда- нибудь придет то, что эти некоторые называют
черным днем, он не откладывал деньги в банк, в кубышку. Этим и пользовались так называемые его друзья; они
таскали его по ресторанам, льстили ему, восхваляли и славословили его. Он за них платил, он познавал им цену,
он презирал их и никогда не вступал с ними ни в какие откровенные разговоры.
В эту осень, когда материализовалась новая его идея и был создан станок, в котором вместо
сверхпрочных
окружили Ивана Ивановича плотной стеной: вновь предвиделось крупное вознаграждение. Ивана Ивановича,
молчаливого, угрюмого, окруженного этой группой, почти каждый вечер можно было видеть и в “Метрополе”,
и в “Глории”, и в “Северном сиянии”, и даже в пивных и буфетах.
В первых числах сентября открылась областная промышленная выставка. Станкостроительный завод
совместно с Институтом металлов демонстрировал на выставке новый станок, созданный по идее Ведерникова.
В день открытия на выставку приехал первый секретарь обкома партии Ковалев. С ним был незнакомый седой
товарищ, как потом выяснилось, заведующий одним из отделов ЦК партии. Ковалев и товарищ из ЦК подошли
к новому станку, вокруг которого в ту минуту собрались конструкторы, директор завода, Павел Петрович и
несколько рабочих — монтажников и наладчиков. Секретарь обкома и его спутник заинтересовались станком.
Ковалев спросил, нельзя ли запустить станок в работу.
Один из инженеров завода, изготовившего станок, положил под режущий аппарат станка стальной диск
толщиной миллиметров в пятнадцать. Нажав ногой педаль, он включил ток, и без единого звука диск распался
надвое. Инженер повернул его и разрезал еще раз, теперь уже на четыре части.
— Кто автор станка? — спросил представитель Центрального Комитета.
— Авторов конструкции много: и наше институтское конструкторское бюро, и заводское бюро, —
ответил Павел Петрович. — А идею предложил Иван Иванович Ведерников. Доктор технических наук.
— Слышал, — сказал Ковалев. — Говорят, что он пьет очень. Это правда?
— Да, — подтвердил Павел Петрович, — правда.
Пришлось отойти в сторону и рассказать Ковалеву и его спутнику об Иване Ивановиче. Павел Петрович
не скрыл ничего, он даже сказал и о том, как вместе с Ведерниковым пил однажды под луковицу.
— Жаль товарища, — заметил представитель ЦК. — Мог быть выдающимся ученым.
— Он и так выдающийся ученый, — уверенно сказал Павел Петрович. — Я лично его очень ценю и
уважаю.
— Если он вам дорог, если вы его уважаете, — сказал Ковалев, — вы обязаны помочь ему избавиться от
тяжкого недуга. Если бы вам удалось найти путь к его сердцу, было бы сделано великое дело. Надо бы вашему
партийному бюро, товарищ Колосов, быть повдумчивее, почеловечнее. Я слыхал, вяло оно у вас работает.
Тут бы Павлу Петровичу воспользоваться случаем да и рассказать секретарю областного комитета партии