Молодость с нами
Шрифт:
схитрила, пронесла бокал мимо бокала Виктора, и еще дальше понесла его, и оказалась совсем лицом к лицу с
Виктором, коснулась щекой его щеки…
Бокалы были отставлены.
Павел Петрович, как всегда открывший дверь своим ключом, застал Олю и Журавлева врасплох. Они
стояли возле буфета и целовались. Поцелуй тянулся так долго, что Павел Петрович, потоптавшись в дверях,
вынужден был кашлянуть.
Оля и Журавлев отшатнулись друг от друга. Журавлев довольно быстро сообразил,
растерялся и сказал Павлу Петровичу: “Здравствуйте”. А Оля, прежде чем что-либо сообразить, долго таращила
ничего не понимающие глаза и, наконец поняв, что перед нею отец, бросилась к нему на шею, принялась
чмокать его в подбородок и в ухо.
Павел Петрович тщательно вытер лицо носовым платком, впервые в жизни ему было неприятно от
поцелуев дочери, от того, что его целовали губы, только что целовавшие чужого человека.
— Я, видимо, опоздал, — сказал он.
— Что ты! В самое время! — заговорила Оля. — Вот шампанское, вот яблочки.
Павел Петрович ушел в переднюю и вернулся тоже с бутылкой шампанского, тоже с яблоками и
конфетами. И снова ему было неприятно от сознания, что нашелся человек, не менее его сообразительный и
точно с таким же, как у него, вкусом.
Бутылку он откупорил более ловко, чем Журавлев, — вино не ушло на костюмы и мебель; налил из нее в
свой бокал, чокнулся с Олей и с Виктором и сказал:
— За твое, дочка, счастье. Ничего другого тебе не хочу. Счастье — это самое главное в человеческой
жизни.
Еще чокались и еще пили. Павел Петрович наливал только себе и только из той бутылки, которую принес
сам. Выпив один за другим три бокала шампанского, он подсел к роялю, заиграл одним пальцем и запел:
…Я тебя там один подожду
И на самом пороге беседки
С милых уст кружева отведу.
— Варя очень любит эту песню, — сказала Оля.
— Варя? — в раздумье ответил Павел Петрович и опустил крышку на клавиши рояля.
— Папочка, — снова сказала Оля, — скоро мой день рождения…
— Тринадцатого сентября. Счастливейшее число. — Павел Петрович улыбнулся. — Я вот тоже
тринадцатый. Тринадцатый директор в институте. Счастливейший директор. — Он смеялся так, что Оля видела:
смеяться ему совсем не хочется. А Павел Петрович добавил: — О твоем дне рождения я помню, можешь без
намеков.
— Я вовсе и не для намеков. Я просто хочу тебе предложить: давай устроим вечер. Все-таки крупная дата
— столько лет, и к тому же начало моего самостоятельного труда. И небезуспешное начало. Меня сегодня очень
похвалили. Урок прошел хорошо.
— Хорошо? — переспросил Павел Петрович заинтересованно. — Ну расскажи, расскажи.
Оля принялась подробно
шампанское, он следил за тем, как со дна бокала, из какого-то одного места, наперегонки бежали кверху
цепочки быстрых пузырьков.
Журавлев догадывался, что у Олиного отца какие-то неприятности; он догадывался об этом по странному
поведению Павла Петровича. Он знал Павла Петровича еще по заводу, где Павел Петрович был самым
уважаемым человеком в области сталеварения, держался всегда просто, но уверенно, всех сталеваров знал по
имени, любил с ними беседовать возле печей или в конторке. Журавлеву он нравился больше других инженеров.
Некоторые черты Павла Петровича Журавлев попытался перенять. Он, например, знал, что Павел Петрович
абсолютно точен; если Павел Петрович сказал, что придет в цех в три часа семь минут, то это именно так и
будет: семь минут четвертого, а не шесть минут или восемь. Журавлев наслушался рассказов о точности
главного металлурга и сам стремился к такой точности; это ему удавалось, но, к сожалению, никто этого не
замечал, разве только Оля, которая всегда хвалит его за точность.
Виктор Журавлев был из тех молодых рабочих, которые идут на смену старым, неся множество
незнакомых, неведомых и невозможных прежде навыков, черт и качеств. Старые рабочие сильны опытам,
умением, преданностью своему делу; молодые — широтой познаний, стремлением к тому, чтобы учиться,
учиться и учиться, не довольствуясь затверженным на веки вечные. Всю зиму Журавлев ходил в вечерний
университет по литературе, открытый при педагогическом институте. Занятия литературой он совмещал с
учением в вечернем металлургическом техникуме, все вечера у него были заняты. По воскресеньям он ходил в
музеи, пристраивался к какой-нибудь экскурсии, бродил за ней и слушал объяснения экскурсовода. Если для
него в этих объяснениях оказывалось что-либо непонятное или его что-либо заинтересовывало особо, он шел в
вестибюль музея, пристраивался к следующей экскурсии и выслушивал объяснения другого экскурсовода. Он
читал множество книг; иногда далеко за полночь, тайно от матери.
Первые книги, какие он прочел, были “Как закалялась сталь” и “Овод”. Потом он читал о Спартаке, о
Степане Разине и Емельяне Пугачеве, о декабристах — о бесстрашных борцах всех эпох и народов. Его
заявление на бюро райкома комсомола было не случайным, что он, дескать, вырабатывает и будет вырабатывать
в себе отвагу и мужество. Ему нелегко было решиться голой рукой разрубить струю огненного шлака, но он